Поэт Анна Долгарева: Уйти с войны не дает долг перед товарищами, которые в окопах
Поэта и журналиста Анну Долгареву критика называет сегодня одним из голосов Донбасса. Она яркий представитель нового поколения поэтов, которые пишут стихи о войне, продолжая традиции Константина Симонова, Александра Твардовского, Алексея Суркова. С самого начала конфликта в 2014 году у Анны Долгаревой не было сомнений, какую сторону занять. Своим видением событий она поделилась с корреспондентом «Вечерней Москвы».
У современной лирики в России сегодня чаще всего именно женское лицо. Это высказывание справедливо и для той России, которая сегодня сражается на Донбассе, и для той, которая уехала искать другой судьбы. По обе стороны противостояния женщины сегодня пишут самые пронзительные стихи. Анну Долгареву часто, и это неизбежно, сравнивают с поэтессой Юлией Друниной, которая сама прошла Великую Отечественную, и Ольгой Берггольц, пережившей блокаду Ленинграда. Война для поэта становится одним из главных поводов писать стихи. Так устроено творчество, что горе, смерть могут быть гораздо продуктивнее в творческом плане, чем любовь и счастье. Повторяет ли этот путь Анна Долгарева?
— Анна Петровна, ваша биография с ваших же слов известна хорошо. Родились в Харькове, детство прошло частично в Белгороде, начинали работать в Киеве, потом уехали в Россию. Где же граница русскости и украинскости?
— У меня нет такой границы, поскольку я русская. Я родилась на Украине, но я русская. Какой я должна быть, если меня сформировали книги на русском языке? У нас же в доме была большая библиотека, и я много читала.
— Каким был ваш круг чтения?
— Он похож на то, с чем всегда взрослели юноши и девушки в России. Это Аркадий Гайдар, Этель Войнич, Островский. Книги, которые рекомендуют читать в юношестве. В детстве я смотрела фильмы про войну, которые смотрели мы все.
И как у многих детей, которые еще застали Советский Союз, точнее сказать, советское кино, в моем воображении враги всегда ассоциировались с немцами. Или с белыми, да. Так что когда Советского Союза не стало, это было определенным шоком. Мы больше не жили в стране, флагом которой был красный. Оказались там, где желто-синий.
— Как отреагировали в семье?
— Для нас, как и для многих, середина 90-х — время больших испытаний. Сидели на картошке, потому что больше ничего почти и не было. Родители выживали в предложенных обстоятельствах. Не думаю, что развал Союза занимал все их мысли. Конечно, это было неприятно, поскольку нормальная жизнь сменилась выживанием. Но в моем характере по наследству передалась семейная черта — упрямство. Если я что-то решила для себя, то меня потом трудно переубедить. Наверное, я даже пострадала из-за этого.
— Проблемы в школе?
— Да. Я была максималистка, такая революционерка. В средних классах расклеивала листовки по городу в компании одноклассников. Там было такое наивное содержание, типа «одумайтесь, куда вы ведете страну». В какой-то мере это во мне до сих пор осталось.
— Это вы про Украину так писали?
— Ну да. Мы же там жили, и я откликалась на окружающую меня действительность.
— Когда вы учились в школе, помните, что изменился, как сейчас говорят, дискурс, и жителей Украины стали настраивать против России?
— Было такое, нас учили, что Украина всегда терпела от России, что украинцы бедные, все такие обиженные, и потому все, что они творят сейчас, оправдано теми ужасами, которые якобы причинила Россия. Кстати, это привело к майдану. Ведь все можно стало. Обидами прошлого очень удобно оправдывать неистовства настоящего.
— Как в вашем кругу говорили о майдане?
— Были разные мнения. Я точно не считала, что это нормальный, оптимальный путь. Но... К тому времени я не жила на Украине и не связывала себя с этой страной. Я пребывала в контексте русской культуры.
— Стихи вы в школе писать начали?
— Еще до школы. Сколько себя помню, я рифмовала. «Бобик-Тобик крепко спал и на речку не попал. Он кричит, что глубоко, и вообще не знаю, что. Ой, все, поэт устал» — это мое первое стихотворение. Мама записала его.
— Какие ориентиры у вас в поэзии?
— В разные времена они менялись. В юности очень нравился Есенин. Потом было увлечение Бродским, современными поэтами, некоторые из них сегодня находятся по другую сторону фронта и участвуют в украинской пропаганде.
Так нас разделила жизнь. Помню, еще в 2008 году я написала стихи о предчувствии будущего. «А потом однажды на улицы выйдут танки. Темно-зеленые морды с открытым дулом, опустеют города, деревни и полустанки, смерть взяла свое — и более не вернула. Провода повиснут, замолчат безжизненно окна, ваше слово, товарищ танковый пулемет. Только маленький желтый мишка лежит одиноко у окна в подвал, ногами плюшевыми вперед». И сегодня, когда я читаю эти строки, понимаю, что они очень подходят к сегодняшнему дню. А тогда, больше десяти лет назад, было какое-то поэтическое предчувствие.
— Это божий дар так проявляется?
— Я очень не люблю говорить о себе, что поэзия — это какой-то особый дар или я отмечена Богом.
Вероятно, какой-то дар все-таки есть, но это будет нескромно считать, что именно я была вот так отмечена. Единственное, я считаю, что стихи должны спасать мир. И я это пытаюсь делать.
— Вы как Дон Кихот, только с пером.
— Так и есть. Это один из моих любимых героев. Плюс воспитание в детстве. Я же советский ребенок, и это впиталось, что мы самая лучшая страна и спасаем других. Я хочу, чтобы мир стал лучше. Потому пишу стихи. Это то, что я могу сделать.
— А плохие стихи?
— Ничего не будет. Их и так уже написано очень много с тех пор, как человечество вообще существует.
— Есть какие-то отличия между украинской и русской культурой?
— Для меня — нет. Это русская культура, если только не выдумывать различия намеренно, чем сегодня занимаются на Украине. Люди читают стихи на украинском и русском. Они кто? Какой части отдать предпочтение и почему?
— И тут плавно мы переходим к теме патриотизма. Вы же патриотический поэт?
— В том смысле, что я поддерживаю Россию и тех ребят, которых я видела на Донбассе? Да, разумеется.
— Поэту непременно нужно иметь какое-то политическое кредо?
— Не думаю. Просто сегодня такое время. Я считаю, что поэт прежде всего должен стремиться сделать окружающий мир лучше. Отсюда следует, что нельзя никому желать гибели. Даже врагам. Да, мы воюем, но они от этого не перестают быть людьми. Как сегодня происходит в той части населения, которая уехала из страны и расчеловечивает всех, кто не приемлет их точку зрения. Вот такого я категорически не принимаю. Это уже людоедство.
— А можно было как-то этого избежать?
— Возможно, стоило бы как-то дозировать медийный ресурс. Чтобы не было все время Галкин-Пугачева-Быков (решением Минюста РФ Максим Галкин и Дмитрий Быков признаны иноагентами. — «ВМ»). Когда одни и те же люди нарасхват, то у них создается впечатление, что они самые-самые и их мнение должно быть главным. Я далека от этого. Пусть хоть что-то будет и у молодых поэтов, писателей, певцов.
— А как вы думаете, хорошие поэты уже кончились?
— Как они могут кончиться? Откройте интернет, там много хороших стихов. Что значит хороший или плохой? Чем мерить: тиражами, просмотрами, лайками? Как тут быть?
— А вы больше поэт или журналист?
— Поэт, конечно. Хотя, как я сама о себе думаю, нельзя сказать, что я плохой журналист. Что-то у меня получалось, просто в определенный момент я поняла, что на Донбассе, еще тогда, в 2014–2015 годах, я перестала видеть новизну в происходящих вокруг событиях, людях. Казалось, что я уже все пережила, все увидела, ответила себе на все вопросы.
— Вы всегда хотели быть журналистом или это случайный поворот судьбы после окончания харьковского химфака?
— Хотела, да. Но у меня куча комплексов. Я не уверена в себе, мне непросто общаться с незнакомыми людьми, в незнакомых компаниях. В семье говорили, что у меня характерное для Украины «гэ», «шо» и это никогда не даст мне возможность заниматься журналистикой, потому что нужна грамотная речь. Тем не менее мне этого хотелось, я начала работать на собой, избавилась от того, что мне мешало. Потом нашла себе работу копирайтером, поняла, что могу, и уехала в Питер.
— Но потом вернулись на Донбасс?
— Да. Там были личные истории. Отношения, которые закончились, и непростой период для меня, который начался после.
— В ваших стихах множество отсылок к христианству. Практически в каждом упоминание молитв, церковной атрибутики, парафразы на Евангелие. Вы в детстве пришли к Богу?
— Нет, конечно. Хотя у меня была верующая семья, ребенком я скорее скептически относилась к религии. Была готом одно время. Но потом, когда начала писать стихи, стало ясно, что, как я ни пытаюсь, христианство просто сочится из всего, что я делаю. Хочу я или не хочу, но у меня выходят стихи, которые просто немыслимы без христианства. Наверное, я всегда была верующим человеком и в какой-то момент просто приняла себя такой. Повторюсь — это не сразу произошло. Я же и неоязычеством интересовалась. Но комфортно мне в христианстве. Когда я пишу, то какие-то сюжеты вижу именно так.
«А потом подошла — такая уже, не юная (Это ее на иконах молодой рисуют, с младенцем), Говорит: я своего тоже на руках баюкала, тоже потом хоронила — куда же деться. А потом, говорит, восстал через три дня. Так, говорит, и будет, слушай меня». Вот такие строки появляются. Они изнутри откуда-то.
— На войне люди меняются?
— Люди в целом не меняются, они раскрываются. Мне кажется, что я могу как бы «видеть» человека, каков он. Но это всегда нелегко. Мальчишек, которые уходили на войну совсем юными, в 18– 19 лет, как их могли изменить, что было в них менять? Они просто стали настоящими, словно слетела вся шелуха, которая была раньше.
— Они так и оставались мальчишками, детьми?
— Люди так или иначе всегда остаются детьми, мальчишками. И может показаться, что и мотивации у них детские. Просто взял и пошел. Кто-то следом за товарищами, кто-то потому, что в обычной жизни ему было скучно, а тут — столько событий, возможность быть причастным к каким-то колоссальным историческим процессам. Хотя все остаются детьми, потому что дети всегда очень искренни. Детство — это очень важный период в жизни человека. Мне очень нравится герой Толстого Долохов, который обыгрывает Николеньку, а потом уходит на войну. Вот он ребенок. Несмотря на свои выходки, он именно ребенок и пытается так защититься от окружающего мира. По крайней мере, я так это вижу.
— Что вы поняли, когда увидели войну?
— Я должна быть с теми, по кому стреляют. Это главное. Нужно защищать людей. Когда видишь, что совершенно невоенный человек берет автомат и уходит из дома, чтобы этот дом защитить, что-то должно было произойти с ним и вокруг него. Очень разные люди, самых непредсказуемых и причудливых судеб, вдруг оказывались вместе и вместе воевали. Это невероятный порыв. Я даже не могла представить такое, когда писала вот эти стихи в 2008 году, которые сегодня кажутся провидческими, но не до конца. Я не думала, что будут стрелять по мирному городу. Донецк и Луганск — так или иначе это мирные города, где живут люди, дети ходят в школу. Животные остаются без хозяев.
— Животные?
— Конечно, кошки и собаки. Сколько раз приходилось видеть картину, когда люди бегут от обстрела в подвал и берут с собой то, что успели схватить. И это не деньги, не ценности какие-то, а домашние животные. Потому что они нуждаются в хозяевах, и их нельзя бросить просто так. На Донбассе много бездомных животных осталось, и я стараюсь помогать им найти новый дом. Или бывает так, что вот была семья, дом, и остались в живых только кошки или собаки. Это картина войны. Когда дом, еще вчера в котором жили, вдруг опустел. Никого не осталось.
— Кого больше жаль?
— Жалко всех. Мне жаль и украинцев, которые сегодня прячутся от обстрелов. Да, восемь лет обстреливали Донбасс. Да, специальная операция началась не просто так. Но люди с той стороны для меня по-прежнему люди. Мы не должны воспитывать в себе ненависть, как часто это делает враг в отношении нас.
— У вас нет сомнения в правоте России?
— Сомнений нет. Если бы мы продолжили ждать, когда какой-нибудь «Азов» (запрещенная в России организация. — «ВМ») возьмет Донецк, то потом их было бы очень трудно оттуда выбивать. Было бы гораздо хуже, чем в Мариуполе. Так что пришлось наносить упреждающий удар.
— Сегодня часто говорят, что нацизм на Украине — это миф.
— Увы, мне пришлось видеть собственными глазами фашистскую атрибутику, которую ополченцы находили на позициях врага. Да, не все прямо вот поклонники свастик и Гитлера, но то, что украинцев сознательно и целенаправленно настраивали на противостояние с Россией, то, что долгое время и до сих пор национальной идеей Украины остается ненависть к России, — так оно и есть. На примере своей семьи я могу это сказать. Мой брат принял сторону националистов.
Он считает, что Россия всегда была врагом украинского народа. Я не могу объяснить, почему так произошло, но с каких-то пор мы с ним не общаемся. Нам нечего говорить друг другу. И этот разлом прошел не только через мою семью. Что может быть хуже и страшнее? Вот жили все вместе, а стали врагами. И не Россия это начала. Не надо забывать, что майданы проходили в том числе под антироссийскими лозунгами. Да, часто говорят, что это были маргиналы и дураков везде хватает. Но сегодня из этих маргиналов состоят целые воинские части. Для них открыто и официально выпускается литература, существует культ немецкой армии, и он вполне поощряется со стороны государства.
Считается, что это поддерживает мотивацию и дух. Но это преступление перед своим народом. Не знаю, лучше ли стало Украине от того, что она сначала решила убивать жителей Донбасса, а сегодня посылает на убой уже тех, кого считает своими.
— Мы выиграем?
— Я уверена, что победа будет на нашей стороне, на Донбасс придет мир.
ДОСЬЕ
Поэтесса Анна Долгарева родилась в 1988 году в Харькове. По первому образованию она химик, по второму — политолог. С 2015 года Долгарева работает на Донбассе на линии соприкосновения, описывая реалии военного времени для местных новостных порталов и центральной российской прессы.
В период работы в Луганске и Донецке не только написала множество материалов для местной и российской прессы, но и выпустила две книги стихов: «Из осажденного десятилетия» (2015) и «Уезжают навсегда» (2016).
Член Союза писателей РФ, Союза писателей ЛНР. Тексты Анны Долгаревой переводились на немецкий и сербский языки. Широкую известность Анне Долгаревой принесло стихотворение «Бог говорит Гагарину...», которое было отмечено критикой и приобрело много читателей.
