Жизнь как роман. Часть 4. Две жизни в одном романе Федора Гагарина.

Предисловие Как тень Пушкина затмила многих поэтов золотого века русской культуры, так и тени Дениса Давыдова и Петра Каверина спрятали от нас других ярких гусар эпохи. Развивая тему теней и пряток, вспомним, что в экономике разных стран часто пытаются вывести бизнес из тени, чтобы он там не прятался, и с него можно было бы спокойно брать налоги. Говоря сегодня о Федоре Гагарине, легендарном гусаре, мы тоже в какой-то степени выводим его из тени безусловных авторитетов его времени. В этом проекте попозже мы также поговорим о его матери, удивительной Прасковье Трубецкой-Гагариной-Кологривовой, и о его прадедушке, уникальном и забавном Никите Юрьевиче Трубецком. Так уж в роду у них повелось – быть легендарными и создавать захватывающие книги жизни. Высокая родовая наследственная болезнь – жить ярко. Выстрел в Царицыно, рябчики под принуждением и чай Наполеону – вот самые известные страницы романа Федора Гагарина (мы привыкли укладывать жизнь человека в 3-4 страницы, вот и нашу жизнь, в отместку, упакуют в 3 страницы ленивые и нелюбопытные потомки) . Давайте припомним эти страницы. Выстрел в Царицыно, или как Федор Гагарин пожалел птицу Вы знаете, что один раз Иван Сергеевич Тургенев отправил компанию молодых людей развеяться в Царицыно (мы на страницах повести "Накануне") , где сначала Зоя раз пять швыряет сигарочницу Шубина в кусты, на что Шубин, всякий раз лазавший за ней, хохотал и грозился, а Зоя в ответ пожималась как кошечка (у меня, кстати, дома два кота, и я ни разу не видел, чтобы они пожимались) . А потом, и это уже посерьезней, бесстрашный Инсаров, используя прием боевого айкидо, ловко расправляется с пьяным распустившимся немецким офицером: "… он крякнул, все огромное туловище его покачнулось, поднялось от земли, ноги брыкнули на воздухе, и, прежде чем дамы успели вскрикнуть… господин официр , всей своей массой, с тяжким плеском бухнулся в пруд и тотчас же исчез под заклубившейся водой…" Почему же Иван Сергеевич выбрал для пикника именно дворцово-парковый ансамбль, построенный по повелению Екатерины Великой в конце 70-ых годов XVIII века на юге Москвы? Думаю, потому, что там произошло знаковое событие в истории гусарской лихости, уж точно известное Тургеневу. 1809 год. Царицыно. Очередной пикник московской золотой молодежи. Выпили, закусили, погода радовала, но хотелось, как водится, большего. И офицер Сергей Сергеевич Новосильцев решает, для этого самого большего, выстрелить в пролетавшую птицу. Он прицеливается… Рядом стоявший Федор Федорович Гагарин понимает, что время расходуется на ветер, все бродят, сытые и довольные, и никакой роман из того, что на фоне этой скукоты офицер выстрелит в птицу, не сложится. И Гагарин говорит прицелившемуся под руку, а никто, вы понимаете, этого не любит: "В птицу-то и дурак выстрелит. А ты в человека выстрели, раз уж палец к курку тянется!" Новосильцев мгновенно подхватывает кураж, ведь он тоже хочет, чтобы его книга жизни не стояла потом на полке без востребования: "В человека – это, в тебя, что ли?" Сытая компания встрепенулась и окружила репликантов (здесь: тех, кто обменивается острыми репликами) . Понятно, люди обрадовались и, перефразируя Пятачка, зашептали – кажется, настоящий роман собирается! "Да хотя бы и в меня", – отвечал Гагарин, ибо отступать было уже некуда, а главное незачем. Новосильцев (не путайте с героем "Служебного романа" НовосЕльцевым) , недолго думая (а надо признать, что была у гусар такая привычка – думать недолго) , прицеливается в Гагарина и спускает курок. Осечка. Некоторое время народ безмолвствовал. Когда безмолвствовать надоело, кто-то опомнился, выхватил у Новосильцева – ружье или пистолет (тут воспоминания расходятся) , и на всякий случай выстрелил из оружия в воздух, чтобы окончательно убедиться, что оно неисправно. Или не заряжено – раз дало осечку. Но на этот раз оружие выстрелило! Значит, Гагарину просто несказанно повезло. Он был одной ногой уже в книге своей жизни, поставленной на полку. Осознав, что произошло, Федор Федорович тут же требует ответного выстрела со своей стороны – ты в меня целился и стрелял, теперь я!.. Но нет, следующие выстрелы вряд ли вписались бы в канву романа, ведь кульминация была уже позади. И через минуту (на следующей странице) те, кто только что мог стать убийцей и убитым, весело употребляли ром за дружбу. Рябчики под принуждением Как-то раз на почтовой станции Гагарин заказал себе рябчиков, – это ж какие тогда были провинциальные почтовые станции, что там можно было без предварительного заказа поесть рябчиков! Ждать в трактире не стал, вышел на воздух. А по возвращению обнаружил за своим столиком московского озорного гуляку, который с наглым видом доедал его свежепрожаренного рябчика, хотя ему внятно было сказано, что рябчик приготовлен для господина офицера. Первое, что сделал Федор Федорович – пожелал наглецу приятного аппетита. Ну а затем – наставил на него заряженный пистолет и заставил далее, под прицелом, без перерыва на перевод дыхания съесть еще одиннадцать рябчиков. Начиная с седьмого, рябчики уже лезли из ушей и носа нахала, он стал краснее помидора, отвратительно давился, вспотел до безобразия, а из глаз хлынули щедрые мужские слезы… Но надо было есть во имя жизни на земле. Парню еще повезло, что в тот день в местном трактире было закуплено не так много рябчиков. Да, заплатил за деликатесы сам Федор Федорович Гагарин, устроивший этот перформанс. Благородство обязывало. И если Петр Каверин, допивавший шестую бутылку шампанского на карнизе второго этажа дома Тургеневых, попадает через 50 лет в роман Толстого, то Федор Гагарин, заставивший московского хама есть рябчиков под прицелом, оказывается ровно через 20 лет в тексте Михаила Загоскина. Только Федор превратился в Юрия, московский хам стал наглым поляком, а рябчики – большим жареным гусем. Вот фрагмент из "Юрия Милославского", самого модного и популярного романа на русском языке в тридцатые годы XIX века (гонорар за издание романа Михаила Николаевича Загоскина в три с лишним раза превышал гонорар Пушкина за полное издание "Евгения Онегина") … Поляк, не отвечая ни слова, принялся есть, а Юрий, не переменяя положения, продолжал его потчевать. Бедный пан спешил глотать целыми кусками, давился. Несколько раз принимался он просить помилования; но Юрий оставался непреклонным, и умоляющий взор поляка встречал всякий раз роковое дуло пистолета, взведенный курок и грозный взгляд, в котором он ясно читал свой смертный приговор… Чай Наполеону Князь Багратион предпочитал лихих адъютантов, так что неудивительно, что в его адъютантской службе пересеклись Денис Давыдов и Федор Гагарин в чине майора. Шел 1812 год. Наполеон восседал в пылающей Москве. В тот вечер настроение французского императора было не ахти. Александр Македонский на Москву не ходил – чего же он, Бонапарт, сюда полез? Македонский, не дойдя до Индийского океана, развернулся и вскоре умер при загадочных обстоятельствах. А что будет с ним, когда он развернется? Гордость за результат совершенно не охватывала императора. Вместо нее подступала странная тоска совсем не западноевропейского происхождения. Наполеон ждал русского офицера с письмом о капитуляции. Ну, если не с капитуляцией, то хотя бы с предложениями по мирному договору, ну, если не с мирными инициативами, то хоть с чем-нибудь… В дверь постучали: "К вам русский офицер!". "Полковник?" – встрепенулся Наполеон. "Никак нет, майор!". Наполеон поморщился: "С пакетом?" – "Так точно!". "Капитуляция или предложения?" – "Чай". "Понятно, отравленный", – вздохнул Наполеон. "Никак нет, чай отличный, уже попробовали", – адъютант развел руками. Удивленный император приказал впустить парламентера. Парламентер, будучи явно навеселе, рассказал, что всю жизнь мечтал угостить французского полководца русским чаем из Китая, и наконец-то его мечта сбылась. "Больше ничего?" – спросил Наполеон и, получив утвердительный ответ, поинтересовался: "А не хотите вместе со сбывшейся мечтой получить пулю в лоб?". "Но это же будет негостеприимно с вашей стороны!" – бодро отвечал покачивающийся майор. Наполеон усмехнулся, размышляя – нужна ли ему такая страница в его романе, потом взял чай и приказал довести смельчака до линии фронта и отпустить к своим. Так гласит легенда об одном из самых экстравагантных пари в истории человечества. На очередной вечеринке гусары крепко выпили, и Федор Федорович Гагарин поспорил, что пройдет через все кордоны, через линию фронта и угостит Наполеона чаем. Это была эпоха романтизма. Совсем скоро подобное уже невозможно будет себе представить даже на уровне легенды. Поменяются правила существования, правила отношений. Мир ожесточится, ощетинится, наполнится безграничной ненавистью. Мы станем другими. Эпилог После польского восстания генерал-майор Гагарин был уволен со службы "за появление на варшавских публичных гуляниях с женщинами низшего разбора". Здесь Гагарин тоже преуспел – если уж быть экстравагантным, так во всем – даже в собственном увольнении. "Низший разбор" звучит литературно и жестко, нынешний вариант – "пониженная социальная ответственность" – помягче будет. Как бы там ни было – с середины 30-ых годов (время наступающего реализма) Федор Федорович жил в Москве у своей сестры Веры Федоровны и ее мужа князя Петра Андреевича Вяземского в их московском доме. Или в их усадьбе Остафьево – там, где Карамзин писал свою историю государства российского, а однажды приземлилась на воздушном шаре его мать, Прасковья Трубецкая-Гагарина, но об этом в другой статье. Гагарин до конца жизни остался холостяком. Несемейный был человек, в отличие от отца. Зато Пушкин, бывая в Москве, спешил повидаться с Гагариным, чтобы от души загулять с ним у цыганок. Возможно, загуливал только Гагарин, как холостой, в то время, как Александр Сергеевич просто слушал упоительное цыганское пение. Женатому у цыганок от души не покутить... Жалованье отставному генерал-майору выделили небольшое, но его хватало, чтобы поначалу быть завсегдатаем близлежащего французского ресторана. Но гусар не может обладать практичным расчетливым разумом, и Федор Федорович очень быстро расстроил финансовые дела, причем не только свои, но и своей сестры, и богатого князя Вяземского – досталось всем, кто был рядом, включая Федора Толстого-Американца. От Гагарина исходила взрывная волна опустошения бюджетов… Он был таким же, как Петр Каверин и Толстой-Американец – нерасчетливым, душевным, бесшабашным (не будем забывать – хорошо образованным) . Но, в отличие от своего тезки, Федора Толстого-Американца, который, конечно же дружил – и с ним, и с его братом Василием, и, когда понадобилось, заложил за них свое имение, Федор Федорович не был ни жестким, ни, тем более, жестоким человеком. Он никого не убивал на дуэлях. А вот вылезти из долговой, и, что важнее, психологической ямы оказалось для отставного генерал-майора слишком трудно. У офицеров легкой кавалерии было такое негласное правило: гусар, доживший до 30 лет – это уже не гусар. Настоящий гусар стремительно прожигает свою жизнь, мчится по жизни молнией, не думая о последствиях (укладывая жизнь в 100 страниц романа) . И просто-таки обязан к 30 годам поставить книгу своей жизни на полку – погибнуть на войне или на дуэли. Либо упиться насмерть на хмельной пирушке. В этом случае – зачет, ты гусар. А вот если не удалось в нужный момент правильно уйти из яркой жизни, то… Федор Федорович, что называется, опустился. Пошла его вторая жизнь, вторая часть романа, которая была лишена и интриги, и даже завязки. А главное – смысла. Получался какой-то несвязный набор скучных эпизодов. Из души ушел кураж, из кошелька последние деньги. Гагарин замкнулся, стал сторониться общества (ему было стыдно за вялотекущую часть своего романа) . Он превратился в раздражительного старого холостяка, который всё и всех ругал, всем был недоволен, сидел в халате у окна да курил трубку. И только иногда, редко, но случалось, - Федор Федорович Гагарин посещал любимый ресторан. Он располагался за своим столиком и начинал читать вслух книгу жизни, конечно же ее первую, блестящую часть. На этот рассказ со всех столиков, со всех окрестных улиц слетались благодарные слушатели. "Москва слезам не верит": Спившийся и опустившийся Гурин, знаменитый в прошлом хоккеист, в пивной забегаловке демонстрирует удостоверение мастера спорта, что привлекает посетителей – всегда нальют бывшей звезде за рассказом о былых ледовых побоищах. Федор зачитывал свои любимые страницы – где он пожалел птицу и чуть не оказался застреленным на пикнике в Царицыно; где заставил съесть 12 рябчиков московского хама; и конечно же – где угощал великого и могучего Наполеона Бонапарта вкусным российским чаем... привезенным из Китая. Жизнь как роман. До четверга.