Как автор и цензор помогали друг другу
Первая премьера сезона в Камаловском театре — японская пьеса "Академия смеха"
Камаловский театр начинает сезон с компактной работы для двух актеров и одного шредера. В татарской версии глагол "смеяться" перевели как "көл", а обратно получилось существительное "пепел". Так что — Коми Митано, "Пепел" ("Көл"). Это единственная работа японского драматурга, которая оказалась в репертуаре российских театров. Хотя Митано Россия не чужда — он сам написал однажды пьесу о купце в нашей стране, а также поставил "Вишневый сад" для бунраку, традиционного японского театра кукол.
О чем повесть о Гамлете и Джульетте
"Академию смеха" показывали в начале 2000-х в театре имени Андрея Миронова, в Ленсовете, есть запись Самарского театра драмы, как в театре имени Пушкина ее разыгрывают Николай Фоменко и Андрей Панин.
Заббаров сохраняет противопоставление дурашливого драматурга и солдафона-цензора. Алмаз Бурганов (Сакисаки) носит в пиджаке плечики и говорит грубым голосом, порой настолько, что реплики, произносимые в противоположную от зала стену, понимаются уже через реакцию Эмиля Талипова (Цубаки). Он вновь проявляет свои пародийные таланты, уже демонстрировавшиеся в "Мәхәббәт FM", сошедшей со сцены "Әтрәк-әләм" по Джармушу и в двухчастной "Хуш, авылым", где Талипов отыграл разновозрастных персонажей. Здесь он начинает со стендап-монолога о странных законах, потом изображает нескольких коллег по театру.
Поведение героя Талипова можно объяснить ситуацией: он принес "Ромео и Джульетту", которую цензор не хочет пропускать. Играть ее будет не бог весть какой театр, к примеру у одного из актеров главная фишка — ронять вставные зубы во время игры. Так что он просит изменить ее. Сначала она становится пьесой "Гамлет и Джульетта", потом в ней появляются слова "Боже, храни императора!", далее пишется роль для начальника полиции. И все это — в окружении полосок бумаги, оставшихся после испытаний шредером. В оргстекле они отражаются так, словно кажутся Фудзиямой. А рядом — десятки крохотных полочек.
Как цензор испортил жизнь Исхаки
Историю о цензоре Мацуо Сакисаки, офицере службы безопасности отдела цензуры Токийской полиции, и Хадзими Цубаки, драматурге, пишущем для театральной труппы "Академия смеха", Митано написал в 1996 году. Действие происходит осенью 1940 года, когда Японская империя вступила во Вторую мировую войну, подписав Берлинский пакт с Германией и Италией и напав на Индокитай. В программке и на сцене место, время и имена персонажей не упоминаются. Режиссер Айдар Заббаров объяснял, что через этот материал он хотел затронуть тему цензуры среди татарских писателей в прошлом веке.
Поэтому между встречами персонажей звучат воспоминания — как у Гаяза Исхаки "200 елдан соң инкыйраз" ("Исчезновение через 200 лет") вымарали две трети текста, оригинал потерялся при обыске, а Исхаки всерьез собирался убить петербургского цензора. Как Амирхан Еники решил отказаться от литературной деятельности, как Адлер Тимергалин смотрел на пламя, в котором горели книги неугодных авторов, как творения Карима Тинчурина были убраны из театров и библиотек… Габдулла Тукай вспоминает, что его стихотворение "Китмибез!" ("Не уйдем!") было убрано из готовящегося сборника, а ему пришлось скрываться в деревне от преследования. "Китмибез!" посвящено реплике в Третьей госдуме, когда мусульманский депутат Калимула Хасанев говорил, что правительство не защищает исламские школы, на что в ответ услышал: "Если не нравятся порядки в России, уезжайте в Турцию". Далее этих персонажей Заббаров не идет. За современность у него отвечают песни, которые исполняются под гитару и барабаны — к примеру, татарские варианты хитов "Кино" "Стук" и "Попробуй спеть вместе со мной". Вероятно, оммаж восточной теме и символ чеканной музыки, любезной цензору, в которой однако, слышна и видна жизнь. А вот автор пьесы поет Зульфата Хакима.
"Я скажу одно слово — верь"
Несмотря на происходящий абсурд, изменяемая по ходу действия пьеса становится интереснее. Драматург пытается побороть цензора — а цензор помогает ему писать лучше. Два полюса сцеплены вместе, они уже не могут друг без друга, как бы они не различались. Сквозь суровость солдафонства прорастает целеустремленность, а сквозь мелодраматизм — безысходность.
В конце Цубаки сообщает, что ему пришла повестка и через два он должен вернуться в свой родной город и вступить в пехотный полк. Сакисаки замечает, что он послал требование в департамент мобилизации не призывать автора, но, похоже, опоздал. В этот момент актеры на мгновение выходят из роли и перемигиваются как коллеги.
Заббаров и сам убрал при этом самые резкие моменты из пьесы Митано, которые могли бы звучать двусмысленно в 2022-м. В конце под пропеваемую под барабаны "Агыла да болыт агыла..." (так назывался спектакль, который Заббаров ставил по стихам Хасана Туфана и пьесе Туфана Миннуллина) на экране возникают имена писателей и поэтов, которые преследовались в 1930-1950-е годы. Нельзя заметить, что все это — прекрасные творцы, которых мы еще долго будем читать. Имен тех, кто их запрещал, мы не знаем. Или забыли.
