Максим Аверин: «Я никогда не считал зрителя дураком»

Гостем программы «Культ личности» на телеканале «МИР 24» стал актер Максим Аверин.

Максим Аверин: Здравствуйте!

- Мы беседуем в Театре сатиры, где вот-вот состоится премьера спектакля, который называется «Арбенин. Маскарад без слов». Из этого названия можно заключить...

Максим Аверин: Предположить все, что угодно.

- Но все-таки нет, какой-нибудь серьезный человек, который что-то читал про Лермонтова, может заключить, что здесь не только пьеса «Маскарад», но и одна из редакций этой пьесы «Арбенин». Ну и, наверное, то, что слов в этом спектакле не будет. Кстати, слова будут или вообще не будет?

Максим Аверин: Вообще не будет. Я точно в таком же положении, как и вы, оказался. Потому что с Сергеем Юрьевичем Землянским я хотел поработать уже давно. Мне кажется, раз театр современный, он должен всеми палитрами работать, и в том числе артист должен быть пластичным. Ну это у меня еще с «Сатирикона» такая закваска. И когда он позвонил мне и говорит: «Макс, Маскарад!» Я говорю: «Да, Маскарад, конечно, Маскарад!»

- А почему вам интересен «Маскарад», вы же играли в «Маскараде»?

Максим Аверин: У меня кармический долг перед этой ролью, я не наигрался! Ну мне было 29 лет, что я там мог еще понимать. А потом, у театра же нет прошлого. Мне кажется, артист вообще не должен жить вчерашним. Ни успеха, ни провала, он должен заново. И поэтому я безумно люблю эту пьесу, мне нравится накал страстей этой драматургии, поэзии. И я сказал: «Да, конечно, «Маскарад», с удовольствием!» Мне кажется, я созрел, мне надо вот сейчас. Он говорит: «Да, Макс, но без слов». Я говорю: «Как, подожди, ну как это без слов, ну подожди, ну это же великий текст, потрясающий!» А он говорит: «Макс, ну зачем».

Я пошел на первую репетицию с полным ощущением, что, наверное, странно будет. Особенно когда я увидел молодой состав артистов. Потому что если им это делать приходится один раз, то мне приходится это делать с двумя составами два раза. То есть мне нельзя быть хуже, быть не круче. Потому что тогда ты не можешь играть Арбенина, если ты не круче, не мощнее, не сильнее. Вот поэтому я на первой репетиции и почувствовал, что мне не нужны слова, они внутри меня. Я прекрасно знаю эту роль, знаю внутренне. Да, мне сейчас и интереснее без слов существовать. Мне кажется, что даже, может быть, это новая планка, новое движение вперед. Которое мне необходимо как артисту, как человеку, как мужчине, к которому уже такой прекрасный приходит возраст. Может быть, даже и круче для меня это, не говорить.

- Совершенно дурацкий вопрос. Вот в пьесе у Лермонтова много текста, стихи..

Максим Аверин: Да, конечно.

- ...а здесь много движения.

Максим Аверин: Это тоже текст.

- Что проще запомнить, текст или движение? Бывает такое, что вы запинаетесь?

Максим Аверин: Действительно, дурацкий вопрос! Потому что это не балет. Сергей как раз и выбивает из всех нас танцы. Это не танцы, это вот скорее, знаете... Мне безумно нравится выражение Майи Михайловны Плисецкой, которая сказала однажды: «Все танцуют под музыку, а я танцую музыку». В данном случае, я танцую Лермонтова, вот так. Потому что тот накал страстей, который есть в пьесе, вообще очень схоже по темпераменту с Отелло!

- Ну конечно.

Максим Аверин: Это же вызов такой. Это не про ревность, нет! И Отелло – это тоже не про ревность. Это про то, как человек уязвим. Здравомыслящий человек не будет по этому поводу горевать, да ерунда. А именно человек, который решил, что у Арбенина текст «Я все видел, все предчувствовал, все понял, все познал, любил я часто, чаще ненавидел, и более всего страдал».

Поэтому этот вызов о том, что ты некий такой властелин жизни и знаешь о ней все. И вдруг тебе Господь посылает испытания.

- А те, кто текста не знает, они поймут историю?

Максим Аверин: Вы знаете, я никогда не считал зрителя дураком. И более того, уверен... Вы знаете, ко мне очень много на спектакли приходят подростки, им 13-14 лет, и может быть они что-то не знают, я тоже чего-то не знал. Но я никогда не боялся признаться себе в этом. Страшнее не желать узнать. А может быть они откроют для себя это, возьмут томик Лермонтова с книжной полки и погрузятся в этот мир удивительный поэзии. Я никогда не считал, что публика глупая, это опрометчиво.

- Все-таки этот герой, он совершает какое-то зло, но одновременно он все-таки достойный человек. Вот в вашем герое чего будет больше?

Максим Аверин: Он злодей определенно, потому что он убийца. Это уже злодейство, и оправдывает его лишь только любовь, и мне приходится оправдывать. Вот это желание сохранить такой тончайшей работы создание Господа Бога, как Нина. То же самое, поэтому я люблю эти две работы, которые в моей жизни есть. Потому что «я до тебя не ведал, что такое нежность».

- Есть некие стереотипы, которые касаются пластического решения «Маскарада». Есть балет «Маскарад», знаменитая музыка, вы от этой музыки тоже уходите?

Максим Аверин: Ну естественно, у композитора и режиссера тандем, и они, конечно же, стараются. Есть великий спектакль Римаса, и вообще эта музыка, вальс, любого человека может взбудоражить. Но все-таки, мне кажется, я на этом очень настаиваю, что где-то какая-то фраза Хачатуряна должна прозвучать.

Вы знаете такую историю, у меня педагогом была Алла Александровна Казанская. Кому этот вальс и посвящен. Алла Александровна говорила: «У меня свой счет к войне». Потому что накануне войны состоялась премьера «Маскарада». А Алла Александровна была невероятной красоты, я думаю, что у нее было бы блестящее будущее. Но вот война, и она прибежала к Хачатуряну, а он говорит: «Аллочка, я вам сейчас хочу показать вальс». И он сыграл, а она говорит: «Да, это мило!» Вальс посвящен Алле Казанской.

Да, но все равно мне, например, очень бы хотелось, чтобы в музыке, которую пишет композитор... Как ни странно, вроде бы Лермонтов – это поэт, а не композитор, но, тем не менее, музыка в данном случае тоже является подстрочником, понимаете? Да, конечно же, Сергей использует такие ритмы современные, это его право, он художник, он так видит. Но мне кажется, все-таки должна улавливаться там поэзия. Но он так видит, потому что ему нужно показать общество действительно за счет таких современных воздействий. Мне почему-то кажется, что Хачатурян это очень круто угадал.

- Как я себе представляю, актер приходит на репетицию, там какой-то текст, и вот кажется, что здесь вот эта интонация. А тут все без слов, движения. Было ли такое, что вы приходили на репетицию и говорили, что, мне кажется, тут такое-то движение нужно.

Максим Аверин: Мы с Сергеем, слава богу, и работаем в таком тандеме. Все-таки это правильно, и потом вы поймите, это не танцы. И все забыли о психологическом жесте. Скорее вот этим можно было бы назвать то, что делает Михаил Чехов, это психологический жест. Поэтому здесь нет танцев. Здесь есть и такие номера, но, тем не менее, мне опять-таки непонятно. Потому что с пережитыми моими человеческими историями, близкими мне, может быть, сейчас мне как раз и нужнее именно так существовать на сцене. Действительно, я очень люблю эту роль.

Есть такое клише наше, что почему-то артисты, исполняющие Арбенина, уже на ход ноги это делают, изображают его уходящей такой натурой. Это ошибка большая. Лермонтов написал это в 24 года, какие же внутри поэта должны были быть маховики, какие страсти, чтобы он написал это в 24 года. Это стихи, текст человека масштабных страстей. Но почему это должен играть старик, почему? Каждый раз, а я смотрел разных Арбениных, каждый раз мне казалось, ну почему это какой-то дедушка? Почему он не может быть моего возраста? Ведь это круто, когда он видит этого ангела, это чудо, которое ему дано, и он противостоит этому циничному, масочному, маскарадному, и в этом находит счастье.

- Не могу вас не спросить. Вы в прошлом году возглавили Сочинское концертно-филармоническое объединение, стали художественным руководителем. Есть ли для вас кто-то, кто является примером худрука? Когда вы думаете, что хотели бы быть на него похожим?

Максим Аверин: Я бы не хотел ни на кого быть похожим, но у меня, за моими плечами, большой мастер. Это Константин Аркадьевич Райкин. Потому что, мне кажется, художественный руководитель – это тот человек, который может знать старшинство мысли. Вот для меня Райкин был и есть старшинство мыслей. Поэтому для меня это важнее, после больших режиссеров и того же Райкина, Иногда мне очень трудно приходить в этих, как говорил Роберт Стуруа, «Отойди пожалуйста, не всякая пустота прозрачна». И поэтому, в данном случае, я не пытаюсь подражать. Но тот опыт, то действительно мощное влияние Райкина, наверное, есть. Поэтому для меня трудновато бывает, но мне интересно.

А потом, понимаете, это же замечательные люди. Мне доверили этот театр и огромное это объединение с тем, чтобы продвигать и дальше двигаться и развиваться. Потому что, когда я пришел в это огромное объединение, я сказал: «Товарищи, давайте объединяться!» Потому что все коллективы порознь, все отдельно существуют, как это ни прискорбно. Но факт то, что в основном это замечательные музыканты, музыкальные коллективы, которыми, естественно, как это часто бывает, «затыкают» культурные события города . И раз мы объединение, то мы должны объединиться. Кто-то, конечно, в штыки это воспринял, потому что многие занимаются годами своим жанрами. Но любой жанр нужно подогревать, невозможно только над пеплом сидеть. Я не пытаюсь вас заставлять петь по-другому или играть по-другому. Но я пытаюсь сделать так, чтобы вы в этом своем жанре немножко почувствовали другое дыхание. Вот и все.

То же самое можно сказать о «Маскараде». Когда я пришел в труппу Театра сатиры, я увидел очень растренированную труппу, особенно мужской состав. Потому что не может быть таких ленивых, тут немножко играют дрябло. Вы поймите, то, что играл Ширвиндт, он как отдельная планета. То, что позволено Юпитеру, не позволено быку. То, что Александр Анатольевич выходит и зал уже все, весь во внимании, это Ширвиндт. Но все 40 человек не могут быть Ширвиндтами. Поэтому, когда я пришел и увидел этот дом отдыха, мне это категорически не нравилось, и я очень боялся, вот и сейчас завелся. Поэтому встряска эмоциональная была необходима для этого театра. И то, что первой постановкой Газаров сделал именно «Маскарад», я считаю, это правильно. Потому что вот в чем ужас репертуарных театров, – не в том, что они есть. Это, конечно, прекрасно. Но они должны перерождаться в нечто другое. Когда приходит молодой, талантливый артист в труппу театра, на чем он должен воспитываться?

Вы знаете, я выпускался из института и все говорили, «вон артист пошел». А я попал к Райкину, и меня уничтожили просто. Я просто не понимал, куда я попал, и несколько лет меня не замечали просто. Это было и есть воспитание. И это было у больших режиссеров.

На ком учиться? «Слишком женатый таксист», ну да, такую обывальщину тоже играли в «Сатириконе» за смешные деньги. И зал вот так катался от смеха, а мне казалось, что то, чем ты занимаешься, это ужасно.

Понимаете, но у меня были Бутусов, Агеев, Райкин, Стуруа. Это то, что меня как артиста взрастило. Молодой артист, для него же это как побег, раз – и нет ничего. И поэтому и нужна была эмоциональная встряска. За последние годы здесь просто базировался дом отдыха ветеранов сцены. Ветеранов, понимаете? Вот и все. Поэтому, когда возник этот спектакль, мысли были: «Да, может, что-то не получается, я уже, наверное, не могу, что-то мне страшно, да еще эти дышащие в спину подростки... Ну ничего, сейчас увидите, сейчас я вас сделаю! Потом ха-ха-ха, говорю, вы будете смеяться, это будет моя лучшая роль!» Говорю я им и пугаюсь этого. Я бы еще больше забил работой их так, чтобы все летали еще.

Ну я тоже поражаюсь, у нас однажды до основания сгорел театр, понятно, трагедия страшная. Все, огонь убрали со сцены. И я приезжаю в Лондон, шекспировский «Глобус», иду смотреть «Отелло». И ни одного электрического света, все живой огонь, они работают с живым огнем! Театр маленький, деревянный, и все с живым огнем. И думаешь, как же так, сейчас у нас тут же бы пришли пожарные: «Выключаем все это!» Тут же.

Я говорю, давайте, хочу Карлсона сыграть, но так, чтобы он действительно летал. А они говорят, нельзя, нет-нет. Сейчас Карлсон у нас не летает, он ходит. Он уже пенсионер. Но как это Карлсон не летает?

- Вы знаете, я когда-то в этот театр привел свою дочку. Играл Спартак Васильевич Мишулин. Я решил, пока он жив, надо свою дочку привести, ей было два года.

Максим Аверин: И взрослая женщина играла Малыша...

- Я ее привел. А Мишулин не в первой же сцене появляется. И когда он появился, она отвернулась от сцены и поползла по мне: «Папа, Бармалей!» Я на него посмотрел, подумал, действительно, на Бармалея больше похож, чем на Карлсона.

Знаете, дело в том, что когда я хотел ставить Карлсона, погрузившись в сказку Астрид Линдгрен...

- А где?

Максим Аверин: Здесь конечно. Новую версию хотел поставить. Я понял, что уже невозможно как раньше делать, надо переписывать. Потому что когда ребенок играет с воображаемой собакой, это ерунда в нынешнем веке технологий. Я придумал , что должна быть собака-робот, и вообще, Малыша окружает очень много всяких гаджетов. И тогда он в этом искусственном мире говорит: «Я хочу собаку!»

- Это авторские права...

Максим Аверин: Написали пьесу, замечательную. Драматург меня услышал и написал замечательно. Я надеюсь, что она когда-нибудь состоится.

Понимаете, как Александр Анатольевич рассказывал, когда они с «Женитьбой Фигаро» приехали в Германию на какое-то театральное бьеннале. И вот играют «Женитьбу Фигаро», и выходит рецензия. Английский театр замечательно, новаторскую постановку привез. Да, интересно – немецкий театр, обнаженные люди... Ну и русские, Московский академический театр сатиры, привез нам театр прошлого.

Ну нельзя это в театре! Я всегда стараюсь много ходить, смотреть. Но когда Мэри Поппинс летит через весь театр в мюзикле «Мэрри Поппинс» в Нью-Йорке, я как ребенок начинаю в это верить.

Да, конечно же, мы погружаемся в этот театр. Но тем не менее, мне нравится, когда волшебство происходит. И душевное человеческое открытие, и, тем не менее, должен быть какой-то поворот.

- Спасибо вам большое!

Максим Аверин: Спасибо вам.