Клементин Делисс: «Как музеи помогают процессу деколонизации сегодня»

Музей — один из самых традиционных форматов для знакомства с искусством и историей. Но сейчас, когда человек старается не только познакомиться, но и понять, принципа «глазами смотреть, руками — не трогать» недостаточно. Мы поговорили с Клементин Делисс, профессором истории искусств и независимым куратором выставок, чтобы узнать, как современные музеи становятся ближе к посетителям и отвечают на актуальные вопросы.

.marker { background: #FFE3E0; background: linear-gradient(180deg,rgba(255,255,255,0) 45%, #FFE3E0 55%); }

Клементин Делисс

Профессор истории искусства, Кембридж, и куратор KW-Institute, Берлин

— За границей Вас хорошо знают как независимого куратора и историка культуры, но на постсоветском пространстве Вы известны меньше. Не могли бы сказать пару слов о себе?

Я независимый куратор. И всегда им была, за исключением пяти лет, когда я возглавляла Музей мировых культур во Франкфурте-на-Майне в Германии.

Я стараюсь курировать проекты, которые наводят художников, писателей и исследователей на темы, которые для них раньше были не приоритетны. Я стараюсь помогать авторам поработать с тем, что выходит за рамки их индивидуального канона, попробовать что-то непривычное. Я стараюсь создавать проекты, которые одновременно представляют вызов для меня как для куратора и в которых задействованные художники создают нечто новое. Одним кураторам лучше дается организация биеннале, другие придумывают прекрасные исторические выставки, а я люблю способствовать дискуссиям вокруг новых, неоконченных проектов. А на постсоветском пространстве я уже на самом деле работала: я курировала проект в Армении, в обсерватории искусств Дилижана. Это было в 2016 году, и это был потрясающий опыт!

— И примерно в это же время вы работали в Киеве?

Да, в Киеве тоже, это был воркшоп на несколько дней в музее истории Украины. Но проект, который я вела в Дилижане, был гораздо крупнее, и позднее он был показан в филиале Национальной галереи в Берлине, на Гамбургском вокзале на выставке «Здравствуй мир. Пересмотр коллекции» (проект назывался «Переносные родины. От поля до фабрики»).

Я пригласила в Дилижанскую обсерваторию искусств 25 участников. Мы работали на бывшем радиозаводе «Импульс». Я хотела, чтобы мы вместе хорошо подумали и вышли на новые идеи. Я собрала в одном месте ученых-материаловедов, историков искусства и архитектуры, художников, музыкантов, кураторов и студентов. Треть участников была из Армении, несколько человек из России, а все остальные — из самых разных стран мира. Мы задумались: что можно сегодня создать в таком городе как Дилижан, некогда столько знаменитом своей культурой и своим производством. Как нам придумать проект, который объединит обучение и исследование, включит в себя науку, искусство, и взаимодействие между людьми. Самой важной частью проекта были именно подобные размышления.

— А почему вы заинтересовались этой темой?

Когда я была студенткой, я училась в германоговорящем мире. И меня заворожили те концептуальные художники, которые также занимались антропологией, такие как Джозеф Кошут, Сьюзан Хиллер и Лотар Баумгартен. И я тоже решила изучать антропологию. Теперь, правда, у меня к антропологии двойственное отношение. В 1989 году я была свидетельницей того, как рвется прочная связь между современным искусством Северной Америки и искусством Западной Европы. Когда плотину прорвало, и искусство стало глобальным, надо было привыкнуть к тому, что теперь нужно учитывать огромное число других художественных практик и альтернативных исторических модернизмов. Поэтому я как куратор стараюсь концентрировать усилия в области взаимодействия между проектами и дисциплинами. В первую очередь, я хочу быть тем куратором, который налаживает связи между разными художниками. Я всегда в поиске новых векторов и систем, которые будут способствовать коммуникации между художниками.

— Давайте поговорим о деколонизации в музеях. Почему это важно и когда этот процесс начался?

Все началось с экспедиций колонистов в поисках оптовых товаров на рубеже 20 века и одновременного развития этнографических музеев. Мы не должны недооценивать сопротивление, которое оказывалось колонизации в прошлом столетии. В течение всего XX века было предпринято множество попыток деколонизировать искусство и музеи, особенно, когда страны Африки начали получать независимость. В 60-е и 70-е годы было провозглашено много делокониальных манифестов и звучало много требований о реституции, мы об этих усилиях часто забываем. Например, в 1960-е годы первое, что делали революционные группы интеллектуалов, такие как «Общество искусств Зария» на севере Нигерии — это захватывали музеи, эти бастионы колонизации, и их переформатировали. Сегодня мы живем во времена архивов, когда каждый хочет как можно больше узнать о собственной истории, потому что прежде изучение архивов было ограничено или даже можно сказать кастрировано доминирующим европейским пониманием истории, власти и этики. Сегодня деколониальный императив — вещь очень сложная, и мы видим, как различно он проявляется в разных контекстах. Сегодня деколонизация в музеях может относиться и к трудовому равенству, и присутствию в числе сотрудников людей с африканскими и азиатскими корнями, и все это нацелено на преобразование самой сути музея как институции. Тем не менее, я полагаю, что моя задача как белой европейки должна заключаться в работе с коллекциями. Нельзя, чтобы эти коллекции оставались исключительно в ведении одной-единственной дисциплины, будь то антропология или история искусства. Я называю эту практику академическим иконоборчеством, и это вариант кураторского протестного поведения.

— По вашему мнению, могут ли белые потомки колонизаторов помочь в деле деколонизации или им стоит отойти в сторону и уступить дорогу представителям других народов, чтобы те могли самостоятельно вернуть и переосмыслить свое наследие?

Я думаю, что в этом случае очень важна личная позиция людей, которые работают в этих институциях. Моя позиция: нельзя специализироваться исключительно на одной стороне света, нельзя оставаться в тесных рамках, нужно уметь перестраиваться между разными культурами и формами знания. Так называемые этнографические коллекции буквальным образом составляют мировые истории искусства, истории дизайна, истории инженерного искусства, — да, именно во множественном числе, и их нельзя загнать под зонтик одной-единственной дисциплины, тем более такой сомнительной, как антропология, которая много лет состояла на службе у колониализма и теперь в ней творится полный раздрай. А в Германии вместо того, чтобы открыть коллекции и обеспечить к ним свободный доступ, государство выстроило Гумбольльт-Форум, который предлагает посетителям более интерактивный опыт, задействует много медиатехнологий. Мне кажется, это никак не решает проблему деколонизации. В том, что касается музеев, мы вернулись в 1840-е, во времена трансатлантических пароходов, туризма, и первых универмагов. Сегодня музеи по всему миру выглядят одинаково, по крайней мере очень похоже. В прошлом году я организовала проект в Нигерии, который назывался «Домашний музей» (homemuseum.net). Это была попытка, — ничего больше, — вовлечь нигерийцев, да и людей из других стран в дискуссию о том, что такое музей, и как в будущем могут выглядеть музейные коллекции. Идея была очень простая. Мы хотели, чтобы каждый участник сделал 6–10 фотографий того, что ему или ей дорого, вещей, ценность которых они считают вневременной, которые важны для них сегодня, хотя могут быть созданы в прошлом. Проект был организован Обществом африканских художников в Лагосе, он был частью ежегодного фотофестиваля в этом городе. Мы объявили в интернете open-call, на который откликнулись более 240 людей, приславших свои снимки. Некоторые из откликнувшихся были профессиональными фотографами, но многие нет, но они все равно поделились снимками дорогих им вещей и стоящими за ними историями. Эти истории и описания были совсем не похожи на те тексты на этикетках в музее, какие мы привыкли видеть. И этот проект доказал, что можно провести плодотворную дискуссию о ценности технологий XX века и памяти о прошлом столетии, будь то на постсоветском или любом другом постколониальном пространстве. Этот проект оказался мощным кураторским инструментом, с помощью которого можно начать разговор о будущем музеев, причем он позволил вырвать эту тему из тисков политической и академической сфер, из лап специалистов, и вернуть ее людям, о чьем наследии и идет речь.

— Мы говорили о внутренних процессах в музеях, но как все это может повлиять на их обычного посетителя?

Если бы у меня был свой музей, я бы начала с переосмысления пространства. Я убеждена, что на выставках должны стоять большие столы и множество стульев. Мне кажется старомодной эта модернистская и постмодернистская идея, что вокруг произведения искусства должно быть много пространства и пустоты, что между зрителем и картиной должно быть расстояние в несколько метров. Если посмотреть, скажем, на видеоинсталляции, очень часто на таких выставках есть пуфики и диваны, места, где можно присесть, где люди могут расслабиться и час посмотреть видео, но на обычных выставках такого нет. Я бы постаралась найти способы вытащить коллекции из запасников и показать их в залах с легкой и модульной мебелью. Можно было бы каждый месяц менять экспозицию и включать в нее экспонаты, относящиеся не только к истории искусства, но и, может быть, также из технологических, медицинских или университетских собраний.

— Должны ли посетители быть как-то включены в этот процесс, и если да, то как?

Разумеется, должны! Но тут такое дело: для меня самым главным посетителем музея является студент. Этому студенту может быть и 65 лет, но важен именно настрой учиться. А сейчас музеи в основном ориентированы на потребителя, им не нужны люди, которые часами будут что-то рассматривать. Это как в универмаге: если ваши посетители будут сидеть на одном месте, вместо того чтобы переходить из отдела в отдел, то вы ничего не продадите. В музеях все тоже самое. Это трагедия нашего дня: культура стала товаром, который продают музеи, и поэтому они интересуются лишь тем, сколько людей удалось привлечь, сколько билетов продано, и тому подобное — успех выставки оценивается только из этих параметров. В целом можно утверждать, что колониальную матрицу преодолеть очень тяжело. В современных музеях посетителям трудно думать и вести себя инаково.