Водка с кока-колой – коктейль союзнической дружбы

Выбор и назначение главного обвинителя на Нюрнбергский процесс

Роман Андреевич, как правило, в домашних разговорах практически не касался актуальных служебных вопросов. Если что-то и обсуждалось, то наедине с супругой, его надежной опорой и спутницей жизни. Иногда о каких-то ситуациях информировалась старшая дочь, Галина, моя мама. Но в домашних разговорах, в которых был допущен принимать участие я, дед почти никогда не проливал свет на какие-либо закулисные интриги или противостояние и борьбу за влияние между различными деятелями в руководстве партии и правительства.

Так, детали его назначения на должность главного обвинителя на Нюрнбергском процессе стали известны мне от бабушки, Марии Федоровны, уже после смерти деда. До этого я со слов Романа Андреевича просто знал, что его кандидатура была утверждена Иосифом Виссарионовичем Сталиным. В конце 1980-х, когда уже отбушевали основные обсуждения советской доперестроечной истории, бабушка уже весьма охотно отвечала на многие вопросы, которые я ей постоянно задавал. Как-то раз зашел и разговор о том, как состоялся выбор обвинителя на международный военный трибунал. Как известно, работа над формированием концепции и выработкой совместной позиции союзников о проведении суда над фашистскими военными преступниками велась Советским Союзом уже с 1942 года. Потребовалось немало усилий советской дипломатии и лично Сталина для того, чтобы американцы и англичане, которые изначально не склонны были церемониться с организацией судебного процесса и соблюдением нормальных процессуальных норм, согласились с советским видением осуществления правосудия. 

Работу по созданию Международного военного трибунала и выработке его устава курировали Вячеслав Михайлович Молотов и Андрей Януарьевич Вышинский, который, в частности, в качестве замминистра иностранных дел СССР возглавлял и Комиссию по руководству работой советских представителей в Международном трибунале в Нюрнберге. Впоследствии к этой работе подключился и Лаврентий Павлович Берия. Вышинский очень хотел быть главным обвинителем от СССР на этом международном процессе, полагая, что это станет апогеем его карьеры как государственного обвинителя, обеспечит ему благожелательное международное признание, нейтрализовав до некоторой степени его известность по политическим процессам 30-х годов, укрепит его и без того весьма прочные отношения со Сталиным, который не скрывал, что придает этому процессу огромное значение и будет непосредственно следить за его работой. 

Андрей Вышинский

К тому времени, когда надо было определяться с назначением обвинителя от СССР, на освобожденной от оккупации территории страны уже прошли процессы о преступлениях и злодеяниях фашистских захватчиков и их приспешников. Кроме того, прошел и так называемый "процесс 16-ти" (или "по делу Окулицкого") об организации польского вооруженного подполья, которое должно было вести (и вело) боевые действия и осуществляло диверсии и теракты в тылу наступающей Красной Армии. По итогам этих процессов, на основе впечатлений от работы Руденко, участвовавшего в их подготовке и проведении, главный военный прокурор Николай Порфирьевич Афанасьев рекомендовал Сталину кандидатуру деда как "очень цепкого, последовательного и жесткого" представителя обвинения, который, по его мнению, мог бы справиться с предстоящей непростой задачей.

Как выяснилось позднее, Сталин, помимо этого, ознакомился с выступлениями обвинителей на всех этих процессах, и когда Вышинский, доложив ему об очередном этапе подготовки с союзниками международного трибунала, поинтересовался, принял ли Верховный Главнокомандующий решение, кто будет представлять обвинение от СССР, тот сказал, что ехать должен прокурор Украинской ССР Руденко. Сталин заметил при этом, практически, повторив оценку Афанасьева, что "Руденко очень последовательно, логично, аргументированно и жестко ведет линию обвинения, это очень понадобится на предстоящем процессе". После этого он распорядился о необходимости вызвать Романа Андреевича в Москву, чтобы познакомиться с ним, объяснить ему задачи и обсудить детали предстоящего процесса.

Естественно, это возбудило определенную ревность у Вышинского, который с той поры пристально и пристрастно следил за всей работой по подготовке и осуществлению Нюрнбергского трибунала, периодически критиковал слабую подготовленность обвинения к процессу, "распыленность обвинительной линии" (что в основном объяснялось медленной и неохотной реакцией ведомств Берии на запросы и просьбы "прокурорских"). Правда, эта проблема была очень быстро снята после доклада Руденко лично Сталину о проблемах в работе. Значительно позднее сложность отношений с Вышинским усугубилась еще и конфликтом при подготовке проекта февральского выступления 1946 года. Дед подготовил проект, а Вышинский его раскритиковал и переделал, представив Сталину свою версию. Сталин же остался не очень доволен полученным вариантом и начал вносить правки, которые во многом были созвучны тому, что написал Руденко. Когда же помощник положил на стол Сталину изначальную версию выступления, подготовленную Руденко (ее предоставили "доброжелатели" Вышинского, уловившие настроение вождя и решившие воспользоваться моментом, чтобы "уколоть" Андрея Януарьевича), вождь не преминул поставить тому на вид, что, мол, есть хороший проект документа, и не надо вмешиваться в работу человека, который правильно и грамотно делает свое дело. Это не добавило симпатий к Руденко со стороны Вышинского, который в дальнейшем, курируя работу советской делегации на Нюрнбергском процессе, внимательнейшим образом следил за всеми деталями, и уж конечно при малейшей ошибке не преминул бы воспользоваться ей, чтобы подорвать позиции главного обвинителя. 

Хотя, надо отдать ему должное, чувство ответственности за успешное проведение трибунала в Нюрнберге перевешивало эти личные моменты, и Вышинский ревностно и добросовестно относился к поставленной задаче. Будучи очень глубоко образованным юристом и опытным оратором, он давал немало полезных советов представителям обвинения для структуризации их речей и построения допросов обвиняемых и свидетелей. 

Завет портного

Когда летом 1945 года стало окончательно ясно, что Руденко будет главным государственным обвинителем от СССР на международном процессе, встал вопрос, который с точки зрения нынешних дней может показаться странным, но которому тогда, да и в более позднее время, уделялось очень серьезное внимание. Это был вопрос о достойном внешнем виде советских представителей на международных мероприятиях. Вопрос не был надуманным – в условиях послевоенной разрухи и голода наличие модной одежды отнюдь не было приоритетом. К тому же, как выяснилось, у деда и ряда сотрудников прокуратуры и других ведомств вообще не было гражданских костюмов. Обычной формой одежды были китель, гимнастерка, галифе, сапоги и шинель. Приобрести что-то приличное в магазине было делом бесперспективным, так что естественно, что хозяйственному управлению было дано указание незамедлительно обеспечить подбор и пошив необходимой одежды. 

Роман Руденко. Рисунок Николая Жукова // Фото из архива художника

Вскоре после приезда Руденко из Москвы с совещания, посвященного целиком вопросам подготовки к международному военному трибуналу, в прокуратуру пришел портной, который должен был снять мерку и пошить два или три костюма и плащ для него. Это был уже очень немолодой человек, потомственный портной, еврей, сам чудом переживший оккупацию, потерявший во время войны почти всех своих родственников. Узнав от кого-то, в связи с чем возникла необходимость срочного пошива костюмов, он разволновался, и, едва войдя в кабинет к деду, спросил: "Товарищ генерал, а это правда, что Вы поедете в Германию судить этих негодяев за их преступления?"

Получив утвердительный ответ, он пришел в крайнее возбуждение, и, вплотную приблизившись к деду, вытянув в его сторону руки, дрожащим голосом возопил: "Судите их! Не дайте им уйти от возмездия! Всех, всех, этих извергов, зверей, палачей! Они не должны избежать кары!" Он был очень взволнован, и, снова и снова, как заклинание, повторял эти слова, постепенно перейдя на шепот и начав перебирать страшные воспоминания о виденных им расправах оккупантов и их приспешников над мирными жителями и военнопленными. В какой-то момент Роман Андреевич забеспокоился, не станет ли старику плохо и не надо ли вызвать врача, усадил его на стул, дал выпить воды. Тот, наконец, пришел в себя. "Я в Вас верю, Вы не позволите им уйти от наказания! – и, уже успокоившись, заверил, – Вы не волнуйтесь, я Вам быстро пошью костюм, и за выбор ткани не беспокойтесь! Вы будете выглядеть очень достойно!" 

Главный обвинитель от СССР Р.А. Руденко (справа) и другие представители советского обвинения на заседании Международного Военного Трибунала

После этого старый мастер извлек из карманов брюк и жилетки сложенный во много раз лист бумаги, сантиметр и карандаш и приступил к своему делу. Провел он обмер тщательно, но очень быстро, и, выпив в приемной еще стакан чая с куском сахара, заторопился, снова пообещав сделать все "очень быстро и в лучшем виде". 

Удивление Романа Андреевича было очень велико, когда он, прибыв на следующий день на службу к 8 утра, увидел сидящего на лавке в коридоре прокуратуры старика портного. Рядом с ним лежал массивный сверток, обернутый коричневой бумагой и перевязанный бечевкой. Оказалось, что в свертке – два "смётанных" костюма, принесенных на примерку! Дед удивился: "Когда и как Вы только успели? Вы явно не спали!" Польщенный произведенным впечатлением, мастер заулыбался: "Ой, в мои годы уже поздно спать – можно проспать оставшуюся жизнь, которой, может, уже и не так много осталось… И потом, если я пообещал товарищу прокурору что-то сделать – я уже не могу не сделать. Жизнь приучила меня быть очень обязательным с серьезными людьми из серьезных организаций…" Фраза была несколько двусмысленной, повисла недолгая пауза, которую прервал дед, уточнив, сколько времени займет примерка и предложив поскорее завершить ее, чтобы покончить с этим делом до утреннего совещания. Дело заняло буквально пятнадцать минут, костюмы, судя по довольным восклицаниям и приговариваниям портного вроде "ну, вот, это же будет любо-дорого посмотреть", сидели безупречно. 

Писатель Борис Полевой, председатель Верховного Суда СССР Лев Смирнов, генеральный прокурор СССР Роман Руденко (стоит) на заседании, посвященном 20-летию Нюрнбергского процесса.

Еще через два дня готовые костюмы были принесены в приемную. Примерять их снова Роман Андреевич уже не стал – дел было много, лишнего времени на то, чтобы "покрасоваться в штатском", как сказал дед, не было. Однако, вернувшись поздним вечером домой, он поддался на настойчивые уговоры жены и дочерей показаться в костюме. Кроме того, супруга волновалась, нет ли где замятостей от того, что костюм долго лежал в свертке в машине, и не надо ли их срочно отпаривать над носиком чайника. Надев костюм, застегнув, а потом расстегнув пуговицы на пиджаке, дед проверил глубину карманов брюк и пиджаков. В частности, брючные карманы были проверены на предмет того, насколько удобно и незаметно в них помещался пистолет "ТТ" и маленький трофейный "Браунинг", без которых дед практически не ходил. В одном из карманов пиджака дед нашел сложенный вчетверо листок бумаги. Развернув его, он прочитал написанные четким почерком слова: "Не дайте злодеям уйти от наказания! Судите их! Покарайте их!" 

Американское измерение 

На Нюрнбергский процесс были собраны очень сильные и квалифицированные юристы. Но они представляли разные юридические школы, кардинально отличавшиеся подходами к следствию, формированию доказательной базы, ведению процесса. Перед главным обвинителем от СССР была поставлена задача добиться понимания советской позиции со стороны обвинителей от США, Великобритании и Франции, постараться привести их к единому мнению об оценке преступлений фашистского режима, выработать общие подходы к вопросу о наказании преступников. При том, что по этим вопросам не было единого мнения и среди руководителей союзных держав (что, в частности, проявилось во время Тегеранской 1943-го и Ялтинской 1945-го конференций), задача эта была очень непростая.

Дед рассказывал, что обвинители неоднократно собирались и группами обвинения на двусторонней и многосторонней основе, и один на один. Встречи один на один были менее формальными, на них можно было отступать от процедурно-протокольных рамок, которыми неизбежно сопровождались групповые встречи. Кроме того, на этих встречах не было необходимости полемизировать о преимуществах той или иной юридической системы. Особо тесные и конструктивные отношения установились с Робертом Джексоном, американским обвинителем. По словам деда, это был человек с очень широким кругозором, непредвзятым отношением к советской юридической системе, открытый к познанию и живо интересовавшийся деталями следственной и процессуальной практики других стран. Дед отмечал, что "Джексон, конечно, был юристом большого калибра, его отличал масштабный подход к делам, сочетавшийся с вниманием к самым мелким деталям. И при этом он был искренне заинтересован слушать людей, узнавать новое, не стесняясь признаться в том, что он чего-то может не знать".

Так, уже в ходе одной из первых встреч, Роберт Джексон попросил Руденко отложить обсуждение актуальных проблем процесса, и просто рассказать ему о том, какие беды и разрушения принесла война Советскому Союзу, основываясь на том, что тот лично знал и видел. При этом Джексон сделал оговорку, что ему не приходилось видеть многих разрушительных последствий войны своими глазами, и он опирался прежде всего на документы, донесения военных или рассказы очевидцев. При этом он сначала допускал, что некоторые свидетельства о зверствах фашистов преувеличены, в его сознании не укладывалось, что "современные цивилизованные нации" могут совершать такое. Полагая, что советские участники трибунала имели непосредственное знание о том, какие преступления совершались фашистами на оккупированных территориях разных стран, он хотел составить свое понимание об их опыте. Встреч с Джексоном было немало. Дед говорил, что американский коллега был откровенно шокирован его рассказами о том, как немцы обращались с нашими военнопленными, как вели себя с населением захваченных земель, о казнях заложников из числа мирных жителей, о грабеже и вывозе в рейх всего, что можно было увезти – земли, трудоспособных людей, о душегубках, об откачивании крови у детей для своих раненых…

Выступление Главного обвинителя от США Роберта Джексона.

В результате Джексон очень проникся идеей необходимости координации усилий обвинения всех стран-победительниц и зачастую влиял на сглаживание противоречий, возникавших между представителями обвинения или членами трибунала. При этом он, однако, не готов был идти на какие-либо отступления от согласованных процедур ведения процесса, даже когда (по его словам) его сердце могло требовать этого ради совершения возмездия. 

Русская водка и американская кока-кола – символ сотрудничества

По воспоминаниям деда, в Нюрнберге была создана и особая символическая форма советско-американского сотрудничества – коктейль водки с кока-колой. 

Рисунок Николая Жукова "Кока-кола в перерыве" // Фото из архива художника

Разговор об этом зашел в 1976 году, когда мы с мамой на даче смотрели фотографии из Нюрнберга. На одной из фотографий дед сидел за банкетным столом, а неподалеку от него стоял водочный графин и бутылка кока-колы. Фото было достаточно четким, помимо характерной формы бутылки газировки просматривалась и надпись с названием. Когда Роман Андреевич приехал вечером с работы, мы после ужина уселись на застекленной террасе и стали расспрашивать, какой момент и кто был запечатлен на том или ином фото. Я обратил внимание на бутылку кока-колы, поинтересовавшись, пробовал ли ее дед. Он поведал, что не попробовать этого напитка практически было нельзя, так как американцы всюду предлагали его. Произошло это на одном из банкетов от имени американской делегации. Было принято, чтобы каждая делегация вносила свой вклад в организацию застолья, передавая организаторам банкета, который мог проводиться в честь какого-нибудь национального праздника или в честь приезда высокопоставленных официальных лиц из той или иной страны, какие-то алкогольные напитки или кушанья, приготовленные своими поварами. Советская делегация традиционно выставляла водку, а в качестве блюда неожиданной популярностью среди американцев и англичан стал пользоваться холодец. Водка разливалась в графины и ставилась на банкетные столы. Американцы предлагали виски-бурбон, а также всегда выставляли на стол кока-колу, входившую в войсковой рацион.

Естественно, что все советские участники банкетов, будь мероприятие "в гостях" или "на своей территории", имели строжайшую установку ни в коем случае "не перебрать" с употреблением спиртного. Ответственность за "сдержанное поведение" возлагалась на руководителей делегации и закреплялась "приглядом" особистов, которые под видом сотрудников той или иной службы также работали на процессе и посещали протокольные мероприятия. 

Флаги четырех государств на здании, где проходило заседание Международного Военного Трибунала.

И вот на одном из банкетов произошла заминка в подаче закусок, а тост уже был произнесен. Естественно, за сказанное выпили. Советские участники застолья, выпив, привычно выдохнули, а вот американцы стали запивать стоявшей на столах кока-колой. Кто-то из американцев, налив колу в недопитый стакан с водкой, заметил, что такое смешивание напитков дает неплохой вкусовой эффект. Это, судя по всему, был достаточно остроумный человек, потому что он тут же и предложил тост за то, чтобы совместная работа советской и американской делегаций на процессе дополняли друг друга и давали хороший эффект.

Прогулки по Нюрнбергу в сопровождении

Роман Андреевич, сколько я помню, на даче и в подмосковном санатории "Барвиха", много ходил пешком. Чаще он прогуливался в одиночестве, чтобы выходить установленную себе норму пять тысяч шагов, укладываясь в будний день, если не задерживался на работе, в интервал между ужином и программой "Время", которую обязательно смотрел. Приезжал он на дачу в Ильинском к 19.15 – пробок тогда не было, и дорога от прокуратуры на машине занимала не более 40 минут. Переодевшись из формы и быстро поужинав, дед отправлялся, как он говорил, "вышагивать свой моцион". Иногда он приглашал составить ему компанию, причем делал это в ненавязчивой деликатной форме. Я, естественно, за редким исключением, соглашался. Мне было 16 лет, и дед уже воспринимал меня, как он однажды выразился, как "вполне взрослого и разумного парня". Если он был в настроении, он рассказывал разные истории из своей жизни, а порой живо интересовался, что увлекало меня и моих сверстников, чем жила современная молодежь… Дед обладал хорошим чувством юмора и мог рассказывать очень смешные анекдоты или забавные истории (хотя порой истории эти происходили в весьма драматичных обстоятельствах).

Фото санатория "Барвиха"

Однажды мы вышли на прогулку теплым весенним днем в субботу. Обычно Роман Андреевич прохаживался по дачным дорожкам, благо территория вокруг дома была немалая, но периодически выходили "за забор", чтобы пройтись подальше, сквозь лесок, тянувшийся до шоссе, ведущего в город. В этот раз, когда мы уже возвращались после часовой прогулки, мы неожиданно встретились с Виктором Васильевичем Гришиным, первым секретарем Московского горкома КПСС, который жил на соседней даче и вышел на прогулку вместе с супругой. Сзади них, метрах в десяти, шел крепкого телосложения мужчина лет 50-ти, в сером пальто и шляпе. При виде нас он ускорил шаг и начал было сближаться с Гришиными, но потом, увидев, как все поздоровались друг с другом и обменялись какими-то обычными фразами про погоду и здоровье, остановился и не стал приближаться.

Мы пошли домой, соседи по дачам продолжили прогулку. Охранник поздоровался с дедом и также продолжил свой путь вслед за "охраняемым лицом". У деда охраны не было, и я поинтересовался у него, почему. "Так а зачем она? – удивился он. – Разве в стране обстановка неспокойная? То, что ты на прошлой неделе возле киноклуба с деревенскими парнями подрался, нельзя рассматривать как признак тревожной обстановки", – пошутил дед.

Развод американских военных караулов, охраняющих Дворец юстиции.

На мой вопрос, была ли у него охрана во время войны, дед спокойно сказал, что ему тогда "не по чину было охрану иметь. Наган или ТТ и браунинг я всегда носил, в прифронтовой полосе, конечно, и автомат, и группу сопровождения брали. А так – только в Нюрнберге у меня охрана была, два человека. Там немцы могли напасть специально с целью провокации или диверсии, да и опасность нападения недобитков-эсэсовцев с целью освобождения подсудимых трибунала была". Потом, усмехнувшись, дед добавил: "Хотя порой непонятно было – хорошо это, что у тебя охрана есть, или спокойнее без нее было бы обходиться"…

На мой недоумевающий взгляд Роман Андреевич рассказал следующее. Оба его охранника были из армейской разведки, они прошли всю войну, бывали в очень непростых ситуациях, ходили на разведку в тыл противника, брали "языков". Они были отличными стрелками, ловко орудовали ножом, отличались смелостью, смекалкой и спокойным характером. Умудрялись так ловко прятать оружие, что даже в те зоны и помещения здания суда в Нюрнберге, куда с оружием в принципе не пускали, они пистолеты свои как-то скрытно проносили. 

Внук главного обвинителя от СССР на Нюрнбергском процессе Романа Руденко Михаил Амирджанов

"Кто-то один из них был со мной практически неотступно. У меня с ними были хорошие отношения, они вели себя очень грамотно, были не очень приметны, не выпячивали себя, им можно было поручить любую задачу, и они реагировали моментально и не задавая лишних вопросов. Я, как правило, вел себя с ними так, будто мы просто соседи по дому или какие-то знакомые – например, предлагал составить мне компанию по прогулке, или пройтись до здания суда, или проехаться в американский или английский сектор. Они подхватывали эту манеру, хотя было ясно, что они должны меня сопровождать практически везде.

И вот как-то раз состоялся у меня интересный разговор с одним из них. Пошли мы с ним прогуляться поздним вечером. Стемнело, зашли мы в какой-то переулок среди полуразрушенных домов. Неуютно уже для прогулки было, да тут еще где-то неподалеку несколько выстрелов раздалось. И я тогда говорю своему сопровождающему: "Пойдемте-ка к дому, что-то мы далеко ушли, загулялись. Неровен час, еще нападут на нас фрицы и, не дай Бог, в плен попытаются захватить". А он мне в ответ: "Пойдемте, конечно! Но Вы не волнуйтесь, товарищ генерал, живым они Вас не возьмут!" Я пристально посмотрел на него и спросил: "А Вас?" Он смутился, начал пояснять, что хотел, чтобы я не беспокоился насчет угрозы попасть в плен, что, раз мы оба вооружены, мы, конечно, будем сопротивляться до последнего патрона, и так далее, но потом стушевался и замолчал. Я уж не стал этот разговор продолжать, но про себя подумал, что оговорка забавная получилась, когда с языка сорвалось то, что, видимо, было на уме"…