Андрей Бычков: "Я сказал и спас свою душу".

Андрей Станиславович, недавно я рецензировала ваш роман "Тот же и другой", вышедший в 2020 году в санкт-петербургском издательстве "Алетейя". И вот ваша новая книга появляется в том же издательстве – сборник рассказов "Все ярче и ярче". У вас с "Алетейей" заключен договор на цикл изданий? Если да, то какой будет следующая книга? Нет, договора на цикл изданий нет. "Алетейя", на мой взгляд, просто одно из лучших издательств, на сегодня, поэтому я и предпочитаю печататься именно там. Они выпускают только качественную литературу. Там много книг по культурологии, истории, философии, филологии. Читатели "Алетейи" умные люди. А я как раз такого думающего читателя и хочу. Того, кто мыслит глубоко и нестандартно, смотрит на культуру достаточно широко. Художественный текст, на мой взгляд, должен, прежде всего, проявлять тонкие изменения в сознании, а не моделировать события с так называемыми "современными персонажами" – олигархи, феминистки, веганы, бандиты или забитые жизнью пенсионеры, ограбленные рабочие и крестьяне, это все, увы, правда жизни, но материал, скорее, для публицистики, для блоггеров, чем для искусства. А искусства сегодня не хватает, как воздуха. Все упростилось до предела, модели, форматы, костыли. Все забито информацией до предела. А искусство растет, расцветает в пустоте. Роман или рассказ, особенно сегодня, в эпоху стремительных изменений, должны быть, прежде всего, тонким, почти незаметным наблюдением, а лучше даже и придумыванием, что же происходит или может произойти с человеком в глубине, на антропологическом уровне. Так сложилось, что Игорь Савкин – главный редактор издательства – сначала напечатал сборник моей эссеистики "Авангард как нонконформизм" , книга быстро разошлась и "Алетейя" выпустила второе, дополненное новыми эссе издание. И я подумал, а не предложить ли Игорю свой роман "Олимп иллюзий", с которым мне отказали в общей сложности порядка сорока издательств? В "Эксмо", кстати, откровенно сказали, что в современной России такой роман выпустить просто невозможно, и посоветовали искать издателя за границей. Но Савкин не побоялся и напечатал. С тех пор вот мы с "Алетейей" и сотрудничаем. Расскажите о книге "Все ярче и ярче". Рассказы какого периода туда вошли? Какова авторская концепция составления сборника? В книгу вошли мои самые новые рассказы последних трех-четырех лет. Кое-что, к сожалению, пришлось отцензурировать по нынешним звериным временам, чтобы власть не прицепилась. Два рассказа Игорь, со скрипом душевным, из книжки все же изъял, чтобы не закрыли издательство. Концепции в сборнике особенно никакой нет. Но книжка, по-моему, получилась довольно цельная. Я вообще-то пишу по-разному. Но здесь все сошлось в какой-то, так сказать, патафизический фокус, если воспользоваться этим термином Альфреда Жарри. Это и не метафизика и не сюрреализм, а, надеюсь, что-то новое, чего, на мой взгляд, так не хватает современной литературе. Нечто, вырастающее из языка и при этом зримое как перформанс, разворачивающийся в сознании. Обложка предоставлена автором. Также в прошлом году вышла книга "ПЦ постмодернизму", составленная из ваших ранних рассказов, как было отмечено в пресс-релизе, не публиковавшихся широко. Судя по реалиям текстов, дело во многих из них происходит еще в 1970-80-е годы. Вы входили в литературу именно тогда? Мой первый рассказ был напечатан в журнале "Октябрь" в 1987 году. Тогда там еще работал замечательный редактор Александр Михайлов, чутко всматривающийся во все новое. Рассказ был сразу отмечен Вайлем и Генисом в новомирской рецензии, где обсуждались вообще-то только зубры, Битов, Маканин, Татьяна Толстая, всего-то шесть или семь маститых авторов, в число которых почему-то попал и я. Потом в девяностом году вышла моя первая книжка "Вниз-Вверх" с предисловием все того же Александра Михайлова. Но, несмотря на такую подачу, "толстяки" в дальнейшем печатать мою прозу отказались. Нонконформизм не для "толстяков". Недавно Наталья Иванова отказалась даже печатать в "Знамени" рецензию на мой роман "Переспать с идиотом" с формулировкой "Бычков – не наш автор". Ну, действительно, я, наверное, не их автор, я же лауреат премии "SilverBullet" (США), участник международной программы Айовского университета, куда меня пригласили на следующий год после Пелевина, я открывал Международную книжную ярмарку на Балканах… Как начались ваши публикации, понятно. А как вообще вы начали писать? И почему рассказы из сборника "ПЦ постмодернизму" остались "невостребованными" или "недовостребованными" на столько лет? Писать прозу начал довольно поздно, уже закончив университет. Соблазнили, наверное, образы, свобода образов, возможность какой-то новой реальности или, точнее будет сказать, жизни. В науке, к сожалению, такой свободы нет. Или жесткие логические операции или вульгарная привязка к эксперименту, проклятый материализм. Рассказы из сборника "ПЦ постмодернизму" остались недовостребованы, потому что я еще тогда, в те времена, с этими самыми постмодернистами и воевал, отстаивая авангард. Кумирами были Пригов, Сорокин, тот же Пелевин, Вик. Ерофеев, Рубинштейн, а я взялся их литературно резать. Кому это могло понравиться? Меня быстренько и задвинули. До сих пор простить не могут. Какое время вам кажется более потенциальным для литературного творчества? А для проникновения к читателю? Для понимания им, читателем? Не знаю, честно говоря. Я все же не литературовед. Но уж точно не сегодняшнее. Сегодня в литературе почти все фальшивка. К власти пришли менеджеры. Из литературы устроили премиальный и корпоративный процесс. Все то же общество контроля, как и везде. Цифра, код, ценз, жесткие ограничения. Все оригинальное, яркое, подлинно свободомыслящее отсеивается. По-моему, сегодня стыдно быть лауреатом "Национального бестселлера" или "Большой книги". Настоящие писатели должны манкировать подобные премии. Недавно у меня вышла статья, где я аргументирую эту свою точку зрения, статья называется "Право имеющий" , она вышла на "Альтерлит". Вообще, рекомендую читателю этот сайт, там подробно разносится в пух и прах вся эта премиальная "боллитра". Это, похоже, единственная честная команда критиков – Уткин, Кузьменков, Чекунов... Что же касается читателя, то настоящий читатель остается всегда, во все времена. Но как к нему пробиться настоящему писателю сегодня, в этой илистой мгле – вот вопрос. Тем более, писателю оригинальному, который, как говорил Набоков, сам творит своего читателя. Ведь текст должен не только сочиняться, но и исполняться как некая практика. Спокон веку это великая работа с сознанием. Книга написала Человека. Надо довериться писателю и делать в себе новую реальность вместе с ним. Нет и никогда не было никакой алхимии в смысле превращения металлов в металлы, было только великое духовное делание. Сам текст, способ его организации, сложные, темные места (неизвестное посредством неизвестного) – ведь еще Лакан писал, что меняется во времени сама топология нашего сознания, его кривизна. Ну а те, кому нужны соски и погремушки, страшилки да флажки, те пусть, по-прежнему, читают себе Прилепина с Водолазкиным, да и с Улицкой в придачу. Что такое "Антропологическое письмо", курс которого вы ведете, и где – в каком-либо образовательном заведении, на литературных курсах? В чем, по-вашему, значимость этого знания и для какой аудитории? Я преподаю некоторую практику, что надо сделать с собой, чтобы вам открылось письмо. Чтобы оно само себя показало так, как оно само этого хочет, а не так, как вы, автор, который зачем-то вбил себе в мозги какие-то образцы и модные "актуальные" тренды, а себя-то самого и позабыл. Я преподаю на "Курсах Литературного мастерства им. А. П. Чехова и М. А. Чехова". Вел также свой курс в центрах "Отрытый мир", "Открытая реальность", преподавал в "Московской Школе Нового Кино". Это не образовательныелекции, это именно практика. Я не скрою, что использую гештальт-терапевтические методы и гипноз, в моем курсе много провокаций. Я хочу, чтобы адепт вдохновился своей единственностью и, увы, конечностью своего существования здесь, на Земле. Тогда и только тогда ему может открыться настоящее письмо. Это курс для тех, кто не хочет себя потерять. Ваша проза выходила в переводах на английский, французский, сербский, испанский, венгерский, китайский и немецкий языки. Какими из этих языков вы владеете? Способны ли оценить качество перевода? Ваша проза очень своеобразна – поддается ли она не только переложению на другой язык, но и переводу в другую систему понятий, ценностей, в другую ментальность?.. Хотелось бы, конечно, лихо, вот также перечислить все эти языки и небрежно оборонить, что, да, мол, я владею всеми ими в совершенстве. Но, увы, знаю лишь английский и немного французский. Поэтому могу судить только про эти переводы. Рассел Валентино блестяще переводил мои рассказы на английский (они выходили в Америке). Французские переводы, честно говоря, не очень, за исключением рассказа "В следующий раз осторожнее ребята". Насчет второй части вашего вопроса – я, наверное, уже частично ответил. Но стоит добавить, что нам действительно не хватает какого-то другого видения реальности, к чему я и подталкиваю своего читателя. Мне, например, неинтересно развивать подробно психологические сцены в диалогах или забавляться красивенькими постнабоковскими языковыми играми. Сейчас все состоит из потенциальностей, во всем сквозит виртуальный мир. И это самое интересное. Что это за ткань современности? Почему она то истончается до атомов, распыляется, рвется, а то собирается в сингулярности и турбулентности, что даже и вещи претендуют на субъектность? И как, в каких красках и звуках, в каких пространствах, с какими сюжетными складками все это можно художественно отобразить? Как уйти от отовсюду атакующей нас "документальности" и не свалиться при этом в постмодернизм? Парадокс-то в том, что несмотря на информационную эпоху, самой реальности, самой жизни становится сегодня все меньше и меньше, она испаряется на глазах. Как постичь ее остатки через воображение? Мне кажется, что все же остается возможность разрабатывать зримые языковые слои. Вопрос по-прежнему, как и во времена Андрея Платонова, - в отчуждении сознания от самого себя, чтобы оно избавилось от клише, чтобы можно было увидеть что-то свежее, новое. За этим и нужны нам оригинальные художники. Они освежают мир. Я просто прошу читателя быть внимательным и к моим текстам и читать их медленно, как я сам в свое время учился читать книги Пруста, поначалу ничего не понимая. Что в вашей биографии было раньше – теоретическая физика, гештальт-терапия или литературная деятельность? Почему именно эти специальности вы выбирали – или они выбирали вас? Сначала была теоретическая физика. Но, честно говоря, всегда больше волновали идеи и парадоксы, и, конечно, в первую очередь, образы. А не теоретические методы – как что-то доказать, вычислить,как прийти к какому-то результату, чем, в общем-то и занимается подавляющее большинство теоретиков. Поэтому и в диссертации своей я шел от образов. Странная частица выталкивается из коллектива – гиперон из атомного ядра. Странная частица живет на поверхности мира всех этих одинаковых, однообразных других. "Посторонний" Камю – моя любимая вещь. Писать я стал, работая уже научным сотрудником в ИАЭ им. Курчатова, благо, в советские застойные времена в лаборатории можно было раз в две недели появляться, формулы же можно и на диване писать. Так и заразился Толстым, Достоевским, Набоковым, Кафкой и другими неизлечимыми инфекциями. Пытался вылечиться, гоняя на мотоцикле и занимаясь карате (непреодоленный комплекс настоящего мужчины), но все равно так и остался на всю жизнь с литературными осложнениями. В гештальт-институт пошел учиться, чтобы избавиться от замучивших экзистенциальных проблем (Кто я и что я? Все это – зачем?). Карьера, а в физике открывалась серьезная карьера (прочили докторскую за кандидатскую и Государственную премию, если моя гипотеза "Поверхностных гиперъядерных состояний" подтвердится, но для этого надо было ездить по конференциям, доказывать актуальность, убеждать экспериментаторов, потому чтосостояния эти редкие, надо на ускорителе статистику целый год почти набирать на слабый распад), так вот и стало ясно, что карьера физика-теоретика меня как художника убьет. Но, как выясняется, и писательская карьера убивает. Лезть, стараться (а иначе в литературном мире никак) – но что же тогда останется от тебя, как от независимого художника, если везде это рабство "ты мне, я тебе", если везде политес и приседания? Перед моими глазами был Битов – я тогда с ним иногда выпивал – Андрей боялся каждую престижную тусовку пропустить. А Маканин? Не вылезал из "Знамени". Сидел, развлекал ту же Наталью Иванову. И что - быть, становиться таким вот писателем? Уж лучше психотерапевтом. Я пошел учиться снова, теперь в гештальт-институт. Консультировал, работал, вел группы. А все равно давнее литературное заболевание давало о себе знать. И хотя я знал, что если хочешь сохранить себя, то в официозе тебе ничего не светит, все равно отдался своей неизлечимой литературной болезни. Кстати, о гештальте. Каково современное состояние этой методики и, шире, психологической помощи в России? Примета времени – огромное количество книг по "мотивационной психологии", "Сам себе психолог" и т.д. Как вы оцениваете эту тенденцию? Я только приветствую эту тенденцию. Человек должен заниматься собой. В Дельфах еще это было нам оракулом заповедовано: "Познай самого себя". Увы, мы живем во времена масскульта, и из психотерапии тоже частенько делают масскульт. Тонких, настоящих мастеров немного и выбирать хорошего психотерапевта надо тщательно. Гештальт работает быстро, но в основном с эмоциями. Психоанализ гораздо медленнее, но основательнее. Вообще очень трудно изменить себя. Это упорная ежедневная работа, как и в духовных практиках. И без метанойи, обращения, отказа от многих социальных догм – никак. Нам сносят башню общественные проблемы. Человек обобществился, потерял связь со своим индивидуальнымистоком. Мы все понимаем, что мы неправильно живем. А как жить правильно, когда в мозгах всякая дрянь несется, и ты ничего с этим поделать не можешь? Вот и привыкаешь жить с дрянью в мозгах, тебе кажется, что она не так уж и мешает, типа, у всех же одно и то же. А потом вдруг оказывается, что жизни-то и не было. "Каждый день в зеркале я наблюдаю смерть за работой", - как это сказано у Кокто. А настоящая жизнь где-то рядом. Но она есть. Только как проникнуть в нее? Конечно, не помогут никакие банальные советы-ответы, которыми забит интернет. Книжки психотерапевтические тоже не помогут, они могут лишь сориентировать. Поможет только практика себя, к чему призывал Фуко. Надо суметь сделать тонкое невыносимое движение и попытаться удержаться в нем, чтобы остаться с жизнью, а не с существованием. Легкое, исполненное легкой, тончайшей силы, почти незаметное движение. Но для этого надо от многого отказаться и многое презреть, в том числе и успех. Есть он, нет его – это не главное. Но для этого надо догадаться (а ведь мы и так это всегда знали), что все, что связано с карабканьем по социальной лестнице – неистинно. Да, так, со своим успехом, мы блестим, блестим своей медленной смертью. А жить – что это такое? Я знаю по себе, современный литературный процесс – казенщина и мертвечина. Полным-полно, конечно, умненьких, образованненьких, все чего-то цитируют, у всех файлики под рукой, переваривают культурку-мультурку, моднючие разные западные имена, отрыгивают, пишут складненько, грамотно, изящненько. Хорошенькие выходят у многих статьи, эссе. Но живого, яростного,самобытного ничего нет. Особенно, когда все эти критики, литжурналисты и рецензенты почему-то начинают играть в писателей, в художников. Да потому как везде оглядки – на то, на это, на того, на другого. Как бы с кем отношения не испортить. Ведь премию же не дадут. А писать надо без оглядки, писать надо наотмашь. Тогда и никакая гештальт-терапия не понадобится. Вот так вот, господа хорошие. "Я сказал и спас свою душу". То важное, о чем я не спросила, но сказать обязательно надо? Хотел бы напоследок поблагодарить своего читателя. Спасибо, что он у меня все же, слава Богу, есть. И не могу не выразить слов благодарности здесь всем тем, кто все эти годы поддерживал меня и мне помогал. Многих уже нет в живых, это Юрий Мамлеев, Игорь Яркевич, Сергей Хоружий. Зато еще живы другие мои друзья и соратники – Евгений Лесин, Елена Головина, Алексей Нилогов, Наталья Рубанова, Юрий Сошин, Андрей Смирнов, ЛюбинкаМилинчич, Борис Кузьминский, Игорь Савкин, Игорь Сид, Олег Разумовский, Игорь Фунт, Федор Гиренок, Наталья Ростова, мой давний близкий друг Игорь Махров, неизменно выступающие со мной музыканты Сергей Летов и Антонио Грамши, Александр Александров (Фагот) и многие, многие другие! Простите, если кого здесь, впопыхах этого интервью, забыл. Спасибо вам всем, что вы верили и верите в Бычкова!