Константин Райкин: Как можно не проходить в школе "Архипелаг ГУЛАГ"? Это же как прививка!

Художественный руководитель «Сатирикона» – одна из самых ярких и харизматичных фигур на театральной сцене России. К своим актерам и к своим студентам он порой требователен и брутален, но птенцы его гнезда чаще других становятся заметными и любимыми зрителем. 1950 – родился в Ленинграде в семье Аркадия Райкина 1967 – окончил физматшколу при ЛГУ, однако решил поступать в театральный вуз 1971 – сыграл первую роль на сцене «Современника» 1988 – возглавил театр «Сатирикон», позже получивший имя Аркадия Райкина 2012 – создал «Театральную школу Константина Райкина» «Вы – сын Райкина?» – Константин Аркадьевич, начну с несерьезного вопроса. Байка или правда, что некая журналистка, придя к вам на интервью… – ...сказала: «Здравствуйте, Константин, не знаю вашего отчества»? Правда. Случалось такое. И не раз. Кто-то потом придумал, что я ее якобы выставил за дверь со словами: «Вон отсюда!» Этого не было. Ну, сегодня услышать такую фразу неудивительно, а вот раньше, еще при папе и сразу после его ухода, это, конечно, поражало: «Константин, не знаю вашего отчества»! (Смеется.) Признаюсь, что подобное невежество в каком-то смысле меня даже радует, потому что я понимаю: человек меня числит отдельно. Особенно ценно это было для меня в молодые годы, потому что для большой части населения я все равно был «сын Райкина». Меня так и до сих пор спрашивают: «Вы – сын Райкина?» – думая, что меня это очень обрадует. (Смеется.) Фото с историей: Райкин не весь в белом – И это притом что уже 33 года вы возглавляете театр «Сатирикон». Недавно вышла книга «Константин Райкин и театр «Сатирикон» Дмитрия Трубочкина. Из нее понятно, чем отличаются сатириконовцы от актеров других театров. Но на какие человеческие и профессиональные качества вы обращаете внимание, приглашая в труппу нового артиста? – Я должен иметь основания для надежды, что для него это будет не служба, а служение. Мне важно, чтобы человек занимался нашим делом потому, что испытывает в этом потребность, а не ради денег. Понятно, что деньги – важная субстанция, многое определяющая. Но она не может быть главной. – Зарплаты в «Сатириконе» невелики? – Наши артисты всегда получали немного. Ничего хорошего в этом нет. С одной стороны, это, наверно, недоработка нашей администрации – то, что нам не удалось добиться больших ставок. И моя недоработка тоже. С другой стороны (и это не есть успокоение), Россия – единственная из европейских стран, где повышение зарплаты не является стимулом для улучшения работы. Об этом говорят социологические исследования. Но я тоже могу подтвердить: да, повышение зарплаты для абсолютного большинства россиян, и в том числе для артистов – это повод к расслаблению. Такого нигде в Европе больше нет. Только у нас. Чем больше люди получают, тем они хуже работают. Самый наглядный пример – наши футболисты. (Смеется.) – В одном интервью вы с болью сказали, что даже самые талантливые ребята, поступающие в «Театральную школу Константина Райкина», не читают книг и плохо знают историю, а это для актера неприемлемо… – Причина в уровне школьного образования, а он у нас просто чудовищный. Так отвращать от литературы, как это делает школа, не может никто. На произведениях, которые проходят на уроках, можно поставить крест – ребенок никогда больше эти книги не откроет. А ведь это лучшее, это классика! Понимаете? Впрочем, сейчас дурость составителей школьных программ дошла до такой степени, что лучшего они избегают. Берут не лучшее. Но в этом есть даже что-то хорошее, потому что лучшее сберегается для интеллектуального пользования уже после школы. А в ней черт-те что происходит и с литературой, и с историей – это сообщающиеся сосуды. Как можно, например, не проходить сегодня по литературе «Архипелаг ГУЛАГ»? Обязательно надо проходить. Это как прививка. – Тяжеловато для подростков. – Да, тяжеловато, но и наша история – не оперетта. Надо ее изучать. Это имеет принципиальное значение для будущего. Важно не превращаться в «мэтра» – Вот вы сказали, что актер должен быть начитанным человеком. В идеале – да. Однако ведь случается, что актер гениальный, а во всем остальном – человек пустой, не личность? – Я плохо отношусь к тому, что вы сказали. Может, и бывают какие-то случаи, но это исключения. Когда невежественные люди, желая оправдать свое невежество, хотят привести пример неинтеллектуальных актеров, они называют, скажем, Гриценко или Евстигнеева. С Евстигнеевым мы короткое время работали в одном театре, в «Современнике», а потом он приходил к нам и играл на сцене «Сатирикона», уже работая во МХАТе. Я всегда внимательно наблюдал за ним, потому что Евгений Александрович – один из моих любимых актеров. И он был очень умным человеком! Это ум… как сказать… через профессию. Может, Евстигнеев не произносил каких-то философских речей, но как умно, как тонко он разбирал роли! Талант, мастерство и какая-то исследовательская жилка ему компенсировали недостаток образования, понимаете? Но это все-таки случай редкий, исключительный – имею в виду этот самый «недостаток» у известных актеров. Мы что – не видим Юрского? Не понимаем, что стоит за каждой из его великих ролей? Не видим Табакова? Не видим Олега Николаевича Ефремова? Это грандиозные фигуры, и как личности тоже. Возьмите моих любимых – Раневскую, Борисова, из моего поколения – Марину Неелову… Как можно сказать, что они не личности?! Это огромные миры. – В книге важна интонация автора, а в театре, наверное, важна интонация режиссера. О своей что можете сказать? – Мне трудно об этом говорить. Какая-то наверняка есть, и, мне кажется, довольно внятная. Наше дело, и это трагизм профессии, живет недолго. Театр – скоропортящийся продукт. Но, с другой стороны, в этом и прелесть театрального искусства. Можно, конечно, сделать видеозапись спектакля, но это все-таки не то. Что я могу сказать о своих режиссерских пристрастиях? Например, я считаю, что настоящее искусство бывает не только в абсолютном авангарде, как сегодня принято думать, оно бывает и в поле традиционном и может при этом быть живым. Я много раз видел спектакли, которые авангардными не назовешь, но они были совершенно прекрасными, а иногда даже гениальными. Я не назвал бы Товстоногова авангардистом в то время, когда он ставил свои лучшие спектакли. Он просто был очень свежим, живым, с колоссальной культурой, интеллектуальной загруженностью, талантом и глубиной. И Эфрос не был авангардистом. Говорю это, думая сейчас исключительно о себе, потому что считаю, что я достаточно живой, но традиционный. Театральным авангардом я очень интересуюсь, хотя сам создан и воспитан по-другому. Я, конечно, держу нос по ветру, стараюсь знать, где что происходит. Претерпевает какие-то изменения и выработанная мной педагогическая метода. Одним словом, я надеюсь, что не костенею. Несмотря на то, что у меня такое имя. Пытаюсь проявлять гибкость и оставаться учеником. Это очень важно – не превращаться в «мэтра». Но у меня есть определенный темперамент, есть какие-то приемы, которые я люблю. Что не люблю, тоже есть. Поэтому, думаю, мою «интонацию» довольно быстро можно узнать. Урок с неотмороженными десятиклассниками – У вас она своя особенная и как у чтеца. Пушкин в вашем исполнении – это очень здорово. – Понимаете, в чтецком искусстве тоже есть традиции, которые давно нужно переделать, потому что они уже навязли в зубах. Здесь я имею в виду не только созерцательно-величественную интонацию и неправильно расставляемые смысловые ударения, чем страдали даже выдающиеся и горячо любимые мной артисты. Да, мы говорим сейчас языком Пушкина. Но он, так сказать, лежит в основе, а лексикон очень изменился. И как сделать, чтобы вот этот – да, очень старый, но очень живой – язык употребить так, чтобы передать живые чувства, чтобы современные зрители ощутили то же, что и Пушкин?! И вот еще. Дети в школе читают стихотворение «К Чаадаеву», и читают плохо. Если правильно читать стихотворение, его придется, наверное, просто запретить, потому что оно, написанное Пушкиным в 19 лет, касается напрямую сегодняшнего дня. А школьники не понимают ни слова «свобода», ни слова «честь» – для них это какой-то иностранный язык. «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…» – бессмысленные буквосочетания. Дали бы мне провести школьное занятие с более-менее неотмороженными десятиклассниками, я их за один урок убедил бы, что Пушкин про них писал – про них! Потому что он пророческая фигура, понимаете? А что Пушкин понимал под словом «народ», вы знаете? – Ну… наверное, знаю. – Это мы при советской власти привыкли, что это слово сакральное, почти священное. А Пушкин употреблял его в основном в отрицательном смысле. «Молчи, бессмысленный народ, поденщик, раб нужды, забот!» Это «Поэт и толпа». Под словом «народ» Пушкин подразумевал ту невежественную шатию-братию, которая к нему лезла со всякими советами: как писать, о чем писать и так далее. Воинствующее невежество имел в виду. И вот – «к нему не зарастет народная тропа». Он с ужасом это писал! (Смеется.) Но почему-то это стихотворение, «Памятник» (хотя у Пушкина оно без названия), артисты читают с интонацией какого-то глупого хвастовства, и в школе так же преподают. «И долго буду тем любезен я народу (слово-то какое противное – «любезен»!), что чувства добрые я лирой пробуждал». То есть любезен будет – за пользу! За какую-то пользу, против которой он всегда восставал: «Тебе бы пользы всё – на вес кумир ты ценишь Бельведерский». Два этих стихотворения надо читать рядом: «Поэт и толпа» и «Памятник». И только в конце – «Веленью божию, о муза, будь послушна, обиды не страшась, не требуя венца, хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай глупца». Господи – вот! Пушкин говорит: буду писать и не буду обращать внимания на всю эту… дребедень, которая есть и будет потом вокруг меня. Очень многие его стихи, да все почти, я просто не могу слышать в исполнении даже очень любимых мной артистов. – Спасибо за мастер-класс! Вообще, чтецкий дар – он редкий, штучный. – Да, совершенно штучный. И область такая… очень опасная. Актеры здесь тоже не должны работать без режиссера. А считают, что единственная область, где режиссер им не нужен – это стихи. Ошибка! Я, например, никогда без режиссера не работаю, потому что не вижу себя со стороны, следовательно, мне должен кто-то помогать выстраивать роль, делать замечания. И когда я готовлю чтецкую программу, я тоже должен знать, как я выгляжу со стороны, чтобы себя корректировать, контролировать. – Можете назвать актеров, которые и чтецы великолепные тоже? – Я очень люблю, как читает Юрский, мне это всегда интересно, и это очень умно, свежо, как никогда раньше не было. Замечательно читал стихи Зиновий Гердт. Был выдающийся чтец Дмитрий Николаевич Журавлев. Замечательно это делает Александр Филиппенко. Но повторю, что не могу слушать очень многих любимых мной артистов. Он и режиссер, и педагог, но сам на сцену без режиссера не выходит Время разнузданной режиссуры – В последнее время какие театральные постановки произвели на вас впечатление? – Спектакль «Горбачев» в Театре Наций с Евгением Мироновым и Чулпан Хаматовой. Это совершенный праздник актерского искусства и режиссуры. Кстати, режиссер Алвис Херманис здесь тоже работает в очень, мне кажется, традиционном ключе. Взять его «Рассказы Шукшина». Он идет за автором. Это скромная и, я считаю, великая режиссура, которая тебя не дергает за рукав каждую минуту: дескать, видал, как я придумал? Все идет через актеров. Но при этом каждый из них пронизан режиссурой Алвиса. Каждая их клеточка. Так и в «Горбачеве». Очень простой и очень элегантный точный ход. Ты просто смотришь историю двоих, замечательно разыгранную грандиозными актерами. И я, поскольку профессионал, думаю: как это режиссерски здорово придумано! Это скрытая режиссура. То, про что говорил Товстоногов. Сейчас же время совершенно разнузданной режиссуры. Установился такой тоталитарный режиссерский режим, который давит всё – и автора, и артистов. Причем это бывает очень талантливо. Вот я смотрел спектакль «Сирано де Бержерак» в Александринке. Николай Рощин сделал. Интересный, мощный спектакль. Но не актерский. «Сирано» – и не актерский! Когда, зная пьесу, ждешь: вот сейчас будет такая-то сцена – а ее нет! Придумана другая, которую Ростан не писал. И так несколько раз за спектакль. Очень здорово режиссерски сделано. И тебе, зрителю, ни секунды не скучно, но только… это же такая актерская пьеса! Главную роль играет Иван Волков, очень хороший актер, но я об этом больше догадываюсь. Потому что, мне кажется, ТАК играть Сирано – просто. Там все эмоциональные «верхушки» – главные и сложные моменты игры – срезаны. Спектакль идет как бы в одном тоне. Причем Волков за эту роль получил «Золотую маску». Так уж повернулось колесо нашей театральной жизни, что режиссерские концепции и экзерсисы сейчас ценятся выше всего. Или вот «Гамлет» – тоже актерская пьеса. Но сделал же Робер Лепаж «Гамлет Коллаж» – моноспектакль с Евгением Мироновым, который в этой постановке просто обслуживал режиссерскую техническую придумку – там актер все время находится внутри такого «кубика Рубика». Мне жалко было пьесу. Она тоже обслуживала идею режиссера. Я за публикой наблюдал: минут на 25 ее внимания на этот «парад эффектов» хватило, дальше люди начали скучать, как-то охладевать. Ну, и я охладел… Но есть сейчас «Горбачев», в котором режиссура – вся через актера, и я верю, что и этот спектакль будет как-то отмечен. Я бы отметил. То есть существует вот эта развилка для режиссеров, два пути… – Сразу захотелось в театр… И скорее бы закончился этот многотрудный год… Лично вам он, кроме забот и печалей, что-то принес? – Что-то я, конечно, сделал в эти незапланированные паузы, что не рассчитывал успеть. Но все равно следовало бы успеть больше – прочитать, увидеть, и мне хочется еще и еще этого добрать – для театра в результате. Я действительно очень многое как-то переосмыслил. И вообще, этот год для меня переломный, это связано с конкретными обстоятельствами моей жизни. Но он же еще не прошел, этот год (интервью было взято в конце 2020 года. – Ред.), и перелом я еще не миновал. Еще прохожу этот переломный возраст. (Смеется.) Марина Бойкова * * * Материал вышел в издании «Собеседник» №01-2021 под заголовком «Константин Райкин: Я надеюсь, что не костенею. Несмотря на то, что у меня такое имя».