Михаил Жванецкий: «История России – это вечная борьба невежества с несправедливостью»
Ушёл Михаил Жванецкий. Нет смысла спорить, был ли он гением. Попробуйте спросить всезнающий «Гугл», кого из артистов называли «новым Жванецким». Таких людей нет. Есть сотни «новых Элвисов», «новых Феллини», «новых Пелевиных», «новых Месси». Никто из начинающих сатириков даже не попытался помериться талантами на его поле. Впрочем, маркировать Жванецкого писателем-сатириком – всё равно что Высоцкого – поэтом-песенником. Он был явлением, корни которого где-то в одесском порту, а попытки возвести его творческую генеалогию к Бабелю и Катаеву выглядят натужными. Это мы здесь рождаемся, чтобы добиться успеха. А у него там одно неловкое движение – и вы отец. Он считался писателем, которого трудно читать глазами, – поэтому у его книг были не самые крутые тиражи. Но он обращался со словом на уровне Пушкина – только совсем в другой манере. Про свои школьные годы Жванецкий рассказывал: «Шёл, шёл, шёл, потом: нет, он еврей, – и где-то в 10-м классе я перестал идти на медаль». Со всем своим чувством слова стал инженером и растворился, казалось, между портовыми кранами. «Восемь лет погрузки-выгрузки, разъездов на автопогрузчике, сидения в пароходе, в трюме, в угле, когда видны только глаза и зубы. Там я мужал». В 30 лет со своими миниатюрами он попал в Театр Аркадия Райкина, а в 35 ушёл и создал вместе с Романом Карцевым и Виктором Ильченко Одесский театр миниатюр. Об этом периоде своей жизни мэтр рассказывал немного: в банях выступал, кажется, чаще, чем на сцене с рампами и софитами. Рассказывал, как решалась судьба его выступления в ленинградском БКЗ «Октябрьский». Большой начальник попросил его рассмешить, и Жванецкий выдал: «Алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве». Когда дела делаются именно так, трудно относиться к своей популярности серьёзно. Он по жизни не спешил и, кажется, на сцене всегда стоял лысоватым и не первой молодости. Но под глубинный народ не подстраивался – уважал свой талант. Ведь свобода – это когда живёшь от себя, не пытаясь обязательно залезть на очередную гору. Как выразился Леонид Парфёнов, кафкианство позднего брежневского застоя Жванецкий передал доходчивее всех – и это был пограничный жанр. Прямой антисоветчины нет, но её чувствуешь кожей. Настолько словоцентричным можно стать только в тоталитарной стране. Публицисты всех мастей с восхищением цитируют его афоризм: «История России – это вечная борьба невежества с несправедливостью». Они же осуждают автора за экспромт на федеральном канале в мрачном 2015 г.: «Моя мечта – разровнять место, где была Россия, и построить что-то новое. Вот просто разровнять». Что это две стороны одной медали, видят немногие. Когда Жванецкий говорил, что у нас очень низкий процент попадания в унитаз, в плевательницу, в урну, что мы переводим нашу речь с мата, народ не чувствовал обиды. Большинство полагало, что это про соседа: «Мы грубо нетерпеливы. Все молча ждут, пока передний разместится, мы пролезаем под локоть, за спину, мы в нетерпении подталкиваем впереди стоящего: он якобы медленно переступает. Мы спешим в самолёте, в поезде, в автобусе, хотя мы уже там. Никакой президент нас не изменит». Но если бы Жванецкий не верил, что умное слово подталкивает к рефлексии, он вряд ли дожил бы до 86 лет, уважая коньяк и не будучи поджарым спортсменом. Он ушёл, не оставив учеников, и так и не объяснив, откуда он такой выискался. Его диагностики обществу будет очень не хватать. Горюя о его кончине, можно попытаться воспользоваться его советом и просто порадоваться, что он был жив и все мы за столько лет были некоторым образом с ним знакомы.
