Каждый раз под Новый год, наблюдая за окружающими, хочется спросить: Зачем это все? Чему мы радуемся, почему выполняем одни и те же ритуалы, едим одни и те же салаты, почти непременно наряжаем елку, слушаем поздравление президента и пьем шампанское под куранты? Откуда взялся каждый этот ритуал? Становление новогодних традиций от начал XX века до наших дней — в материале «Ленты.ру».
Ночь салатов
Вечерело. На кухне пахло салатами — майонезом «Провансаль» и солеными огурцами, вареной картошкой, свеклой, свеженарезанным луком. На балконе стояли две ванночки из-под фотореактивов, в которых застывал холодец.
На столе, застеленном свежей праздничной скатертью, постепенно появлялись атрибуты грядущего застолья. Торжественно вносились хрустальные, фарфоровые и керамические блюда (опять же, праздничные, весь год ждавшие своего часа в серванте), на которых покоились бутерброды с рижскими шпротами и сырокопченой колбасой. На отдельной тарелке в центре лежали ломти хлеба, щедро намазанные маслом и припорошенные сверху красной икрой — обязательно слоем в одну икринку, чтобы на всех хватило. И мандарины, конечно же, мандарины.
Мама работала в советском представительстве японской нефтяной компании «Иточу», и поэтому праздничный стол семьи был не хуже министерской — заказы были для середины 80-х просто шикарные. Одна датская ветчина DAK чего стоила — та самая, в продолговатой банке, открывать которую нужно было с помощью прилагающегося ключа, постепенно отгибая металлическую полосу по кругу упаковки.
Семья была малопьющей, поэтому и алкоголя на столе было не много. Но присутствовала обязательная бутылка «Советского шампанского», а рядом с ним стояла «Пшеничная», из которой дед-фронтовик отпивал дежурные сто грамм (и ни капли больше!) и ставил ее обратно в бар — угловой шкафчик в добротной чехословацкой стенке.
Елка была старая, пластмассовая. И очень качественная, долговечная, не чета тем, которые выпускались в 80-е и одиноко стояли в универмагах, ожидая отчаявшегося товарища, который все же решится купить ее. Для маленького мальчика она казалась целым лесом, ведь в дебрях мишуры, серебристого дождя, ватного снега и бус скрывалось целое царство игрушек — от совсем новых до старых, реликвий конца 30-х годов.
Его отправят спать рано, задолго до новогоднего обращения Горбачева советскому народу, и, проснувшись рано утром, он обнаружит под елкой невиданную роскошь — игрушечное переговорное устройство УПГ, купленное в Центральном «Детском мире» и припрятанное матерью в той самой чехословацкой стенке. И вообще нечто запредельное — коробку «Киндер-сюрпризов», купленных в «Березке».
От гонений до Постышева
Так встречали Новый год в зажиточной советской семье на закате СССР, и никому даже не приходило в голову интересоваться тем, почему традиция именно такая: откуда взялся Дед мороз со Снегурочкой, почему мы режем одни и те же салаты, да и, в конце концов, почему празднуем именно Новый год, а не Рождество.
Те, кто интересовались вопросом, возможно, знают, что до определенного момента Советская власть вроде бы пыталась бороться с Рождеством и елкой, а потом вроде бы первый секретарь Киевского обкома ВКП(б) Павел Постышев в 1935 году написал статью с призывом праздновать новый пролетарский праздник — Новый год. Ну и стали праздновать.
Скоро будет Рождество — Гадкий праздник буржуазный, Связан испокон веков С ним обычай безобразный: В лес придет капиталист, Косный, верный предрассудку, Елку срубит топором, Отпустивши злую шутку. Тот, кто елочку срубил, Тот вредней врага раз в десять: Ведь на каждом деревце Можно белого повесить!
Валентин Горянский, 1919 год
В реальности, конечно, все было не совсем так. С самого начала советская власть пыталась полностью перестроить праздничную систему, объявив старые праздники религиозно-буржуазными, а значит, чуждыми гражданам молодой республики — и Рождество в том числе. Тем не менее, от елки и игрушек не спешили отказываться. Их очень часто использовали в оформлении других торжеств. Так, например, елку наряжали на годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
Как отмечает в своей книге «История елочной игрушки» историк Алла Сальникова, такие приемы отлично действовали на детей младших возрастных групп, которые не застали времен семейного празднования Рождества. Они просто не понимали, зачем нужно наряжать елку.
Впрочем, изначально цель отказаться от празднования Рождества не стояла. Интересно, что во время антирелигиозной кампании 1922-24 годов практически везде проводилось празднование «комсомольской елки» или «комсомольского рождества». В это время на елках и соснах красовались враги пролетариата: Юденич, Деникин, Махно, а также всевозможные обезличенные буржуи и карикатурные религиозные деятели. Однако желаемого результата эта кампания не дала, наоборот, укрепив традицию празднования православного Рождества.
Передохнув пару лет, государство в 1928-27 годах снова активно взялось за борьбу с религией. В 1929 году был утвержден «непрерывный» рабочий год с пятидневной рабочей неделей, где единственный выходной приходился на пятый день. Никаких суббот и воскресений и уж тем более старых праздников.
По всей стране ширилось движение «безбожников», а за «буржуазный символ» на Новый год — елку — запросто могли исключить из комсомола. Антирождественские плакаты того времени призывали вместо празднования старорежимного праздника вставать на лыжи, укрепляя дух и тело. В рамках кампании уничтожались елочные игрушки, а на артели, выпускающие их, активно «стучали» в прессе, призывая общественность и соответствующие органы разобраться с идеологически ненадежными товарищами, что эти самые органы делали с огромным рвением.
Клеймили позором и образ Деда Мороза — вплоть до того, что советские педагоги публиковали статьи о том, что он «пугает детей», а значит, от него следует отказаться. Конечно, такая активная пропаганда давала свои плоды. Сальникова приводит высказывания детей того времени: «У меня елочные игрушки есть — я их всех в печке сожгу» и «буржуй стоял около елки, а красноармеец зарядил патроны и прямо в него».
Однако это видимая сторона дела. А дома большинство, отходив на «безбожной» демонстрации с антирелигиозными лозунгами, все так же наряжало елку и собиралось на новогодний ужин.
Вот тут как раз и вступает в действие Постышев, опубликовавший накануне нового 1936 года в газете «Правда» статью, где призвал положить конец «этому неправильному осуждению елки, которая является прекрасным развлечением для детей».
Как отмечает в своей статье писатель, биограф Федор Раззаков, официальная легенда о том, что именно Постышев обратился с таким предложением к Сталину, скорее всего не более чем миф. В реальности же, вероятно, это было коллективное решение Политбюро. В середине 30-х, когда был выдвинут лозунг «Жить стало лучше, жить стало веселее!», его надо было чем-то подкрепить, и бывшее рождественское, а теперь уже новогоднее веселье виделось руководству страны и как олицетворение этого веселья, и как мостик между прошлым и настоящим.
Так в одночасье у трудящихся вновь появился праздник в конце года, а во всех детских учреждениях прошли первые официальные новогодние елки. Уже через год в зале Дома союзов состоялась и всесоюзная елка, на которую пригласили лучших учеников страны, где впервые появились реабилитированный Дед Мороз в окружении снегурочек, которых изображали школьницы-отличницы. Когда куранты пробили полночь, он взмахнул волшебной палочкой и зажег огни на новогодней елке, подняв бокал «Советского шампанского» Донского завода, массовый выпуск которого был налажен в 1937 году. Начало новой традиции, на этот раз с радостью встреченной населением страны, было положено.
Пьяный Дед Мороз
Изначально, конечно, эта традиция имела далеко не все атрибуты, которые были привычны советским гражданам на излете СССР. Шампанское пока еще удавалось достать не всем и потому на его месте стояла водка, а главным блюдом на столе был не оливье, а винегрет. Также пользовались популярностью вареная картошка, селедка с луком (без «шубы»), пирожки, фрукты и печенье с пряниками.
Если почитать воспоминания людей того времени, то можно отметить, что неумеренное употребление спиртного не было свойственно новогодним праздникам первых лет — по крайней мере, до состояния главного героя комедии Эльдара Рязанова «С легким паром!» доходили немногие. Но время шло и образ самого алкогольного праздника прочно закрепился за Новым годом.
«Я перестала верить в Деда Мороза в шесть лет», — вспоминает в своей книге о советской кухне Анна фон Бремзен. Был канун нового года, и главный новогодний персонаж должен был появиться на пороге квартиры. Когда это произошло, оказалось, что актер был в стельку пьян.
«Затем он рухнул плашмя во все свои метр восемьдесят в крошечную прихожую нашей хрущобы, — продолжает она. — Утром он все еще лежал там и храпел, по-прежнему в костюме, но уже без бороды: ее он скомкал и сунул под щеку». Причем по ее словам, это был не самый худший вариант, ведь самые ужасные экземпляры путали подарки, заранее выданные им родителям детей, и могли всучить вместо дорогой гэдээровской игрушки «вонючий пляжный мяч».
Впрочем, пьяный дед мороз приходил не ко всем, а вот посиделки у телевизора были в позднее советское время совершенно обязательны. Как пишет доктор исторических наук Ирина Разумова, «телевизор превратился в ритуальный предмет, прежде всего благодаря празднованию Нового года. Даже если его не смотрят в течение всей праздничной ночи, то время кульминационного момента и ритуальной паузы сверяют по бою курантов ”по телевизору”».
«Ящик» также символизировал собой и общественный характер этого праздника — ведь вся страна видит в этот момент одно и тоже. Это негласно манифестируют и новогодние передачи — как советский «Голубой огонек», так и современные программы. Ведь все они показывают отнюдь не тихие посиделки в узком семейном кругу, а именно, а шумное коллективное празднование.
«Столичный» или «Оливье»
Восстановить то, каким образом в позднесоветский — а значит и современный российский — обиход вошли классические на данный момент блюда нелегко, но вполне возможно. Многие знают историю создания салата оливье, которую рассказывает в книге «Москва и москвичи» Гиляровский — то, что он был придуман французом Люсьеном Оливье в ресторане Эрмитаж на Трубной площади в дореволюционные времена. Та версия по форме своей представляла «майонез из дичи», и финальную часть, после процесса заготовки, шеф-повар делал сам, никому не доверяя оригинальный рецепт, в который входили несколько видов мяса и раковые шейки.
Тем не менее, в ресторане работали и русские повара, и один из них, некий Иванов, после революции стал шеф-поваром в ресторане «Москва», где начал делать свой вариант салата под названием «Столичный». Как говорит президент Ассоциации кулинаров России Виктор Беляев, изначально его домашние версии стали готовить в зажиточных семьях военных, профессуры и врачей, а оттуда он перекочевал и во всеобщий обиход. Мясо заменила колбаса, раковые шейки — морковь, ну а майонез (который наверняка мало имел общего с соусом «провансаль», которым Оливье заправлял свое блюдо) производился промышленно.
Следующий по важности салат — селедка под шубой. По поводу нее тоже есть красивая легенда, впрочем, совершенно сумасбродная и не вызывающая никакого доверия: якобы ее придумал некий «трактирщик Богомолов» сразу после революции как символ примирения буржуазии и пролетариата. Бордовая свекла — символ революционеров, белый майонез — разумеется, Белая гвардия, селедка — пролетариат, а овощи — крестьянство. А ШУБА — это, стало быть, аббревиатура: «Шовинизму и Упадку Бойкот и Анафема».
В реальности же на вопрос о том, каким образом родилась подобная подача блюда, ответа нет. Но догадаться можно: как уже говорилось выше, до войны обязательным новогодним блюдом был винегрет, зачастую с сельдью. В послевоенное время его стали часто заправлять майонезом.
Как отмечает историк кулинарии Павел Сюткин, на самом деле рецепт «селедки под шубой» появляется в советской кулинарной литературе лишь в конце 1960-х – 1970-х годов. По его словам, в дореволюционных источниках подобной подачи не описано. Селедку под шубой он считает «творческой удачей какой-нибудь нашей домохозяйки, порадовавшей своих гостей смелой находкой, разошедшейся впоследствии по всей стране».
Другое дело — заливное и холодец, которые были известны российским кулинарам еще с начала XIX века. Другой вопрос — почему они стали настолько популярны в СССР именно во второй половине XX века? Ответ прост: доступность желатина. Сварить достаточно крепкий бульон, который потом быстро схватится, непросто, да и не всегда было из чего.
Но с поступлением в широкую продажу желатина, эта проблема была решена. Не то, чтобы все так хотели готовить заливное, его, скорее, использовали как средство для увеличения объема блюда на праздничном столе. Есть, скажем, кусочек языка. Так-то его мигом сметут, а если зажелировать — вроде как и солидное блюдо получается. «Какая гадость, эта ваша заливная рыба…» — говорил Ипполит из «С легким паром». И он спьяну выдал нечто, очень похожее на истину: так думало большинство, просто не решаясь сказать друг другу.
И, конечно же, мандарины, запах которых с детства возвещает о том, что Новый год действительно близко. Этот сигнал известен всем потому, что достать какие-то другие фрукты к новогоднему столу было просто невозможно, а мандарины как раз в это время появлялись в продаже — их привозили из Грузии и Абхазии. Опять же, их оранжевый цвет помогал внести яркость в новогоднее застолье. Стоит отметить, что в небольшие населенные пункты цитрусовые вообще в продажу практически не поступали, но и они не оставались без мандаринов — их выдавали в заказах на предприятиях и в подарках в учебных заведениях.
Страна сказок
Когда все, что можно было выпить, выпивали, а за всем, что нельзя было съесть, закрывалась дверь холодильника, утомленные алкоголем и чревоугодием взрослые отправлялись спать, а наутро неохотно продирали глаза от радостных криков детей, которые встали раньше всех и обнаружили под елкой подарки.
Хотя никаких длинных выходных не было, и второго числа большинству надо было выходить на работу, начинался сезон детских елок, из которых самой престижной, конечно же, была кремлевская.
Интересно, что свои нынешнюю концепцию волшебной сказки она приобрела в середине 60-х годов, и даже в хрущевские «оттепельные» времена сценарий главного новогоднего представления страны включал в себя идеологические элементы. Так, в 1961 году, после объявления плана построения коммунизма к 1980 году, артист в образе Нового года сообщал детям: «Я — первый год из двадцати, вам в коммунизм со мной идти!».
Положили конец идеологии в кремлевских новогодних представлений Александр Курляндский и Эдуард Успенский, которые, вместо привычных идеологем, касающихся революции и кукурузы, решили перенести нарратив в Страну Сказок, в которую попадал обычный пионер. О том, насколько успешна была подобная формула, судить легко — ведь до сих пор практически каждая крупная елка проводится в таком формате. Разве что, пионеров больше нет.
Дорогие соотечественники!
Зато неизменной остается традиция телевизионного поздравления советских людей (а потом и россиян) главой государства. Кажется, что так было всегда. На протяжении последних десятилетий его произносит президент России — глава государства, — однако, во-первых, в советские времена далеко не всегда это делал генсек, а во-вторых, этот ритуал родился не так уж давно.
Первый раз лидер страны обратился к гражданам с экрана телевизора в 1970 году — это был Леонид Брежнев. Как отмечают в своей работе «Новый год и елка: становление современных традиций», опубликованной в журнале «История и социология», Константин Гурьянов и Ярослав Шатило, это обращение было прежде всего интересно тем, что «шло не от имени ЦК КПСС, Верховного Совета и Совета Министров СССР».
Однако на следующий год советский народ с Новым годом уже поздравил председатель Президиума Верховного Совета Николай Подгорный, а еще через год — председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин. Андропов и Черненко не поздравляли граждан страны с телеэкрана, но в 1985 году на нем появился Михаил Горбачев, поразивший граждан тем, что не читал текст по бумажке, а формулировал свои мысли своими словами.
В 1986, 87 и 89 годах происходили уже совсем невиданные вещи — Горбачев поздравлял американских граждан, а к советскому народу обращался президент США Рональд Рейган. А в конце 1991 года, когда Советский Союз распался, с поздравлениями к россиянам должен был, по всем канонам, обратиться президент РСФСР Борис Ельцин, однако его речь показали 30 декабря, и хотя в ней содержались новогодние поздравления, по большей части она была посвящена предстоящим реформам.
Его место в последние предновогодние минуты занял сатирик Михаил Задорнов, который не только произнес свою знаменитую фразу «Да здравствует то, благодаря чему мы несмотря ни на что!», но и пробыл в эфире на минуту дольше запланированного. Из-за этого и бокалы граждане суверенной России подняли на минуту позже.
В последующие годы, впрочем, президент страны исправно исполнял свои неписаные обязанности и поздравлял «дорогих россиян», как пишут Гурьянов и Шатило, «неказенным, простым и доступным языком». Впрочем, не все каналы транслировали его обращение — так, в 1994 году на НТВ эту функцию взял на себя президент «МММ» Сергей Мавроди, а в 1998 — резиновый двойник президента из программы «Куклы» и Алла Пугачова.
И один единственный раз к россиянам под Новый год обратились сразу два лидера государства — уходящий и будущий. Произошло это в декабре 1999 года, когда Ельцин произнес свои знаменитые слова «Я устал, я ухожу» и попросил у граждан страны прощения за допущенные ошибки. В новогоднюю ночь его эстафету подхватил Владимир Путин, который признался, что собирался встречать праздник дома, однако его срочно вызвали в Кремль.
Тот раз был последним, когда президент страны поздравил с Новым годом из кремлевского кабинета. С тех пор и Путин, и Медведев поздравляли граждан на свежем воздухе. Так было и в этот раз, и, скорее всего, будет на следующий год.
***
Большая часть современных российских новогодних традиций остались неизменными с советских времен. Нет никакой причины выставлять на праздничный стол оливье, селедку под шубой и мандарины, смотреть поздравление главы государства, «Голубой огонек» и «Иронию судьбы», но большинство поступает именно так. Эти традиции передаются из поколения в поколение и активно воспроизводятся в молодых семьях, члены которых родились уже в постсоветское время.
Вряд ли они изменятся вскоре — так же, как и американцы, которые готовят индейку и поют рождественские гимны, мы будем продолжать смотреть советские комедии и объедаться майонезными салатами. А, проснувшись ближе к вечеру первого числа, справившись с похмельем, мы обязательно поедем к друзьям и знакомым, которым тоже нужно помочь утилизировать такие же салаты, всегда заготавливаемые с избытком.