«Родня мужа пригрозила закопать»
Жительницы Ингушетии и Чечни написали письмо уполномоченной при президенте России по правам ребенка Анне Кузнецовой. Они просят помочь вернуть им своих детей. Утверждается, что все пятеро — жертвы киднеппинга, похищены отцами. Сейчас дети якобы незаконно удерживаются родственниками отца. А в одном из случаев — вообще чужими людьми. Делами женщин занимаются проект «Правовая инициатива» и чеченская организация «Права женщин». По просьбе «Ленты.ру» журналистка Лидия Михальченко узнала истории семей и выяснила, почему, несмотря на закон, женщины и дети на Кавказе оказываются бесправны.
Малика
Дочь 47-летней Малики Хамзатовой, жительницы чеченского села Самашки Ачхой-Мартановского района, уже четырнадцать лет живет в чужой семье в Ингушетии. В 2005 году у женщины произошел конфликт с семьей мужа. У Хамзатовой после нескольких лет супружества рождались только девочки, и это не нравилось родственникам супруга. «У нас принято, если жена мальчиков не рожает, значит, в доме ей не место», — объясняет Малика.
Тогда ее выгнали из дома, оставив трех дочерей, младшей из которых, Макке, было полтора года, у себя. Однако спустя год свекрови понадобился постоянный уход, и девери снова позвали Малику. Когда она вернулась, Макки не было. «Я спросила, а где младшая? Сестры мужа и свекровь сказали — двух девочек вам хватит, третью не надо. Потом кормили меня баснями, якобы малышку удочерили в Германии. Я обратилась в прокуратуру, но родня мужа пригрозила — закопаем. Я испугалась за детей и забрала заявление», — вспоминает Малика.
Но женщина не оставила попыток найти ребенка. Она выяснила, что свекровь отдала малышку своей дочери от первого брака, которая воспитывалась в семье ее бывшего мужа и вышла замуж за некоего жителя ингушского горного села Галашки по фамилии Балаев. Несмотря на то что братья и сестры мужа Малики навещали Макку и девочка знала, что у нее есть настоящая мать, женщине удалось найти адрес, по которому жила дочь, только когда свекровь умерла. Впервые она приехала повидать уже взрослую Макку в 2017 году. Но ее к ней не пустили. Сын приемной матери Макки назвал Малику проституткой и проявил, по словам правозащитников, «физическую агрессию».
«Балаевы говорят, что заплатили за Макку 20 тысяч долларов. Требовали у меня вернуть деньги, я ответила, пусть возвращают те, кто брал. Если бы мне давали общаться с девочкой, она бы давно вернулась. Она боится их», — уверена Малика.
По ее словам, документов у дочери нет: свидетельство о ее рождении у Балаевых фальшивое — она аннулировала его с помощью адвоката. Но больше ничего исправить не получилось.
«Ей почти 16 лет. Сама со мной она не связывается. Говорят, плохо учится. Не понимаю, что с ней там делают. Дети, кто живет со мной, все учатся нормально, все экзамены хорошо сдали», — сетует Малика.
После возвращения к мужу Малика родила еще двух мальчиков. Сейчас младшему сыну шесть лет, старшему — десять, а старшим дочерям — 18 и 19 лет, они учатся в университете. Мужа и детей Малика обеспечивает сама: у нее натуральное хозяйство и подработки.
«Тяжело, долги. Много ушло на суды, волокиту в инстанциях. Муж какое-то время был совсем плох, вел себя неадекватно, приносил домой мусор с улицы: какие-то бумажки, бутылки. Знакомые советовали сдать его в психиатрическую больницу. Я не смогла, дети плакали, просили оставить. Сейчас ему значительно лучше. Но моя дочь живет с фальшивыми документами и с посторонними людьми. Я писала на WhatsApp Кадырову, и в Instagram, обращалась в инстанции. Меня все игнорируют», — говорит она.
Ася (Фамилия не публикуется по соображениям безопасности)
Ася родилась в Чечне и окончила Чеченский государственный университет по специальности «юриспруденция». Сейчас она безработная — борьба за собственного ребенка отнимает все ее силы, но раньше работала в нотариальной конторе и стажировалась в местной организации «Права женщин».
С будущим мужем, как это принято, ее познакомили родные. Мелкий предприниматель родом из небольшого села в Ингушетии почти сразу сделал ей предложение, и они поженились спустя всего полгода знакомства, в 2011-м. Ася считала, что это слишком рано, однако, по ее словам, родственники с обеих сторон торопили события.
В 2012 году родилась дочь Рамина. Через два месяца семья распалась «из-за непримиримых бытовых разногласий и на фоне давления со стороны родственников мужа» — Ася забрала дочь и вернулась к родителям.
Когда ребенку исполнилось два года, родственники мужа приехали к ней со старейшинами рода и потребовали свиданий дочери с отцом. Ася согласилась. По ее словам, у девочки был стресс от нового дома и новых людей. В очередной раз, когда Рамину забрали к отцу, обратно уже не привезли. Они заявили, что ребенок должен расти в семье отца.
С тех пор прошло пять лет. Ася больше не видела дочь.
«Что я только не предпринимала! Старики и прочие авторитеты ходили к бывшим свекрам, просили о свиданиях с ребенком для меня. Их уговаривали родственники, увещевали, напоминали нормы ислама, по которым дети живут с матерью как минимум до семи лет. Но на них ничего не действовало», — говорит она.
Тогда женщина подала в суд. Решение было в ее пользу. Но ингушские приставы, по ее словам, рекомендовали ей разобраться с мужем по шариату.
«Я спрашивала, а как же российский закон, ведь вы госслужащие! В ответ меня и моих родителей обливали грязью», — вспоминает Ася.
Она обратилась в чеченский муфтият. Муфтии передали дело ингушским коллегам, а те, по ее словам, вопрос игнорируют. Решение Верховного суда республики в ее пользу также не сыграло никакой роли в правовом решении конфликта: ингушские приставы заявили, что решение неправильное, и что они якобы съездили к девочке — она в порядке.
«Моя девочка называет матерью свою бабушку, а папой — дедушку. Я даже не могу получить фото своей дочери, я не знаю, в какую школу ее записали, не провожала ее первого сентября в первый класс. Отец Рамины снова женился, у моей дочки две сводные младшие сестры. Я пыталась связываться с ним напрямую, но в ответ слышу оскорбления. Я живу одной надеждой увидеть своего ребенка. Может быть, если бы мне дали хотя бы с ней видеться, я бы уже устроила свою жизнь. Но пока я не могу смириться», — говорит Ася.
Сейчас она ждет решения Европейского суда по правам человека, жалобу в который удалось передать с помощью юристов проекта «Правовая инициатива».
Хеди (Фамилия не публикуется по соображениям безопасности)
В 2013 году уроженка Ингушетии Хеди, с юности живущая в Москве, вышла замуж за своего земляка — бизнесмена на девять лет ее старше. Вскоре родились сын Натан и дочь Зои. Хеди вышла в декрет, а супруг летал в командировки, сотрудничал с зарубежными компаниями, а потом стал крупным чиновником.
В 2017 году, когда детям было три года и шесть месяцев, они развелись. При разводе они договорились, что дети будут жить у родителей поочередно, но бывший супруг вывез их к своим родственникам в Ингушетию.
«Мне не давали видеться с ними. Бывшие родственники повторяли, что я должна жить в их доме. Но это абсурд: с их сыном я развелась! Мои сын и дочь стали инструментом мести, манипуляции. На меня давили, чтобы я добровольно подписала официальное соглашение о месте жительства детей с отцом», — вспоминает Хеди.
В том же году она подала в суд по месту прописки в Москве об определении места жительства детей, но тут же выяснилось, что адвокаты бывшего мужа подали аналогичный иск на день раньше в Сунженский районный суд Ингушетии. Процесс перенесли туда.
«Бывший свекор давил: “Ты проиграешь все инстанции, не судись с нами”! Так и вышло. Суд был предвзят, тянул время. Детей я видела урывками, для них и для меня это было стрессом», — рассказывает женщина.
В конце декабря 2018 года суд огласил порядок ее общения с детьми: в выходные дни по четыре часа. Но даже этой договоренности достичь не удалось: каждый раз, когда женщина приезжала, ей говорили, что детей отвезли на море, в Сочи, в Краснодар, в Москву.
Вскоре ее бывшего мужа уволили с высокой должности, а в марте 2019 года он оказался в СИЗО по обвинению в мошенничестве. Хеди снова обратилась в суд, рассчитывая, что теперь детей должны передать ей, поскольку прежний порядок общения по выходным стал неактуален и они оказались без опеки родителей.
Но родственники со стороны бывшего мужа продолжили их удерживать. Несмотря на то что органы опеки Назрани выступили на стороне матери и в дело включилась уполномоченная по правам ребенка в России Анна Кузнецова, сотрудники опеки Сунжи заявили, что они против передачи детей Хеди якобы потому, что те уже от нее отвыкли. И судья назначил судебно-психологическую экспертизу для проверки взаимоотношений детей с родственниками.
«Приставы крайне пассивны, суд тянет время, дети по сей день без матери. Мне остается только писать ходатайства. Думаю, система на стороне моих оппонентов из-за их связей. У нас процветает коррупция и привычка вставать на сторону мужчины в вопросе опеки. Я очень страдаю, что не могу уложить спать, искупать, покормить детей. Встречи были слишком коротки. А теперь их и вовсе нет», — говорит Хеди.
Лейла
Лейла Муружева родилась и выросла в Ленинградской области. Ее родители, уроженцы Грозного, воспитывали ее сверхтребовательно, поскольку стремились сохранить национальную идентичность дочери «в России», как называют жители Кавказа любую часть страны за пределами региона. В детстве ее возили в республику на каникулы, и она идеализировала ее жителей, считая их всех гордыми и благородными. Те же родственники и нашли ей будущего мужа-ингуша. К тому времени она была студенткой фармацевтического медвуза и жила в Москве, как и он.
Проблемы начались, когда появились дети — сын Имран и дочь Сафия. По словам Лейлы, муж начал закатывать скандалы и не гнушался рукоприкладством. Когда в январе 2014 года она решила уйти от него к своим родителям, он забрал детей. Младшей дочери был год и восемь, она была еще на грудном вскармливании, а старшему — пять лет.
«По сути, я сама отдала детей отцу, когда он попросил их на один день для встречи с бабушкой. Повода отказать не было, я решила не усугублять ссору. Бывший муж дал слово моему отцу, что вернет детей в срок. Помню, мальчик не хотел идти, пришлось уговаривать. В тот же вечер они уехали в Ингушетию. Предчувствия не давали мне покоя, и уже утром я помчалась в их московскую квартиру. Там валялись детские вещи — все собирали в спешке. Это очень жестоко. Меня потом долго преследовало чувство в руках, как будто держу дочь. Как фантомные боли», — говорит Лейла.
Отец разрешил ей бороться за детей всеми законными способами, и она заявила в полицию о похищении. Но полицейские ответили, что это всего лишь семейные разборки, отец детей похитить не может, и ей нужно обратиться в суд за определением их места жительства. То же самое ответили и сотрудники опеки. В Ингушетии правовые действия также не помогли, и Лейла обратилась в местный шариатский суд.
Муфтии признали ее правоту с точки зрения ислама и назначили дату передачи детей, но отец их не привел. Когда старейшины пошли к нему домой, их выгнали. Не помогла и другая традиционная мера воздействия — «отрезать» должника от села, — которая состоит в том, что наказанные не имеют права молиться в сельской мечети и умерших не похоронят на местном кладбище.
«Ну "отрезали" моего бывшего, а ему-то что? Он живет в Москве, домой редко ездит. Один молодой муфтий, опираясь на Коран, а не на традиции, сказал, что нет другого выхода, как отсудить детей по российским законам. Никаких действенных рычагов влияния у религиозной институции нет», — сетует женщина.
Все судебные инстанции, которые прошла Лейла, также подтвердили ее право воспитывать сына и дочь. Первая лишила ее бывшего мужа отцовских прав за истязание детей, но он выиграл апелляцию. В Ингушетии, куда к своим родственникам бывший супруг отвез детей, приставы назначали время и место передачи детей, но затем ей звонила уполномоченная по правам ребенка в республике Зарема Чахкиева и сообщала, что место меняется.
«В итоге меня обманывали. Приставы составляли акт, что я не явилась. Не дай бог никому с этой детозащитницей столкнуться!» — злится Лейла.
Отец советовал ей «оставить» детей, и тогда они «придут».
«Но мне не надо, чтобы они “приходили”, мне надо, чтобы они выросли в материнской любви и заботе и ушли в свою жизнь. А пока маленькие, они должны быть со мной, я хочу выполнять материнские обязанности. Права, закон на моей стороне. И религиозные нормы, и юридические, и этические», — убеждена женщина.
С помощью «Правовой инициативы» она обратилась в Европейский суд по правам человека с жалобой на неисполнение решения суда и выиграла иск.
В сентябре 2017-го суд обязал бывших родственников Лейлы привезти детей на исполнительные действия в Москву. «Увы, мне удалось забрать только дочку, взяв на руки, но не сына. Я сама исполнила решение суда, и это было чудо, девочку чуть не вырывали у меня. Сотрудники “Правовой инициативы” взяли меня в кольцо, так как за мной бежали приставы и друзья их отца, чтобы вернуть. Все это было в здании службы судебных приставов. Ингушское беззаконие продолжилось в столице», — вспоминает россиянка.
По ее словам, после возвращения Сафия не ела три дня. Позвали психолога. Выяснилось, что девочке сказали, если она будет есть русскую еду (ей говорили, что мать — русская), то умрет ее брат. «Контакта не было, она звала меня “эй”. Ни к чему поначалу не прикасалась. Три с половиной года разлуки покалечили ей психику. В пять с половиной лет у нее было развитие двухлетки», — говорит Лейла. У Сафии диагностировали повышенную тревожность, неврологические отклонения, хронический бронхит, близорукость, педагогическую запущенность, плоскостопие и педикулез.
На протяжении двух лет Лейла реабилитирует дочь с помощью врачей и нейропсихологов. Сына, учащегося уже в пятом классе, бывшие родственники по-прежнему удерживают.
«Я делаю попытки наладить с ним контакт, но пока безуспешно. В школе все предупреждены обо мне. Прийти и поговорить с сыном я не могу. Это Ингушетия, всем до всего есть дело. Здесь тебя ненавидят за то, что осмелилась ходить по инстанциям и судиться за детей. Дети — собственность отца», — объясняет женщина.
Недавно Лейла получила звонок от старейшин, которые просили ее разрешения восстановить право на похороны на местном кладбище для пожилого деда из семьи бывшего мужа.
«Я сказала: делайте, что хотите, но мой сын по-прежнему лишен матери», — заключает она.
Когда жительнице Ингушетии Зарифе Кодзоевой было 18 лет, ее похитил наркозависимый одноклассник. По кавказским традициям, ей нужно было согласиться выйти за него замуж, но она не хотела этого и вернулась к родителям. Мать и отец также были против этого брака и приняли ее, но ругались, что она якобы позволила себя своровать.
Ее одноклассника отказ не смутил, и он похищал девушку еще дважды. На третий раз Зарифе пришлось согласиться, поскольку она боялась очередного возвращения и гнева родителей.
В 2013 году они поженились, и через год родился сын Акраман.
«Муж во всем меня контролировал. Во время беременности я впервые увидела его “под кайфом”. Лицо зеленое, глаза в черных кругах. С каждой неделей состояние усугублялось. Пропадал по несколько дней», — рассказывает Зарифа.
Она решила, что, если увезти мужа от его наркозависимых друзей, семейная жизнь улучшится, и они перебрались в Москву. Однако загулы супруга только участились и стали дольше. Муж забирал у нее телефон, деньги, документы и ключи и исчезал на несколько дней, заперев ее с младенцем дома. Лечиться он не собирался и в ответ на любые просьбы избивал жену. Тогда Зарифа решила вернуться в Ингушетию, и они вновь поселились у родителей мужа. Но и там ситуация не изменилась.
«Я находила в ванной наркотики, а в чатах мужа — переписку о покупке веществ. Он нес дикую чушь, свекровь притворялась, что все нормально, и винила меня в его наркомании. Я не выдержала, хотела уйти, но отец мужа поклялся: все исправлю, дай отсрочку. Разводы порицаются в нашем обществе, я согласилась потерпеть. Прошло три месяца, но скандалы, упреки и обвинения не прекращались. Добавились угрозы лишить меня сына, если уйду», — вспоминает женщина.
В результате перенесенного стресса и насилия 20-летняя Зарифа похудела до 33 килограмма. У нее началась анорексия, проблемы с сердцем и давлением. Несмотря на состояние здоровья, она решилась уйти от мужа с годовалым сыном. Он не возражал — по ее словам, к тому времени мужчина «совсем пропал» и проводил время в притонах. Но его родители попросили приводить к ним внука на выходные. А затем они все чаще стали задерживать его — на неделю, на две.
Однажды свекор Зарифы поставил ультиматум: он вернет ей сына только в обмен на все его документы — медкнижку, свидетельство о рождении, страховой полис. Она отдала все документы, которые были, и поехала в Ярославль, где рожала ребенка, за восстановлением метрики. Сына забрала ее мать. В дороге сказался многолетний стресс, и Зарифа слегла на две недели с тяжелой ветрянкой. Документы она отправила, но опоздала домой на сутки. В это время ее мать гуляла с малышом в парке. К ней подошли свекор Зарифы и ее бывший муж в сопровождении силовиков. Они заявили, что женщина не имеет никаких прав на ребенка, а родной отец имеет право его забрать. По словам Зарифы, отец ее бывшего супруга также дал странную расписку о том, что якобы обязуется вернуть ей ребенка, когда она прилетит. Но по прилете он прогнал Зафиру со словами — «где я дал расписку, туда и иди».
Зарифа прошла все существующие инстанции и обращалась ко всем: от прокурора до президента. В Тушинском суде Москвы она выиграла дело об опеке. Бывший муж подал апелляцию в Мосгорсуд — там также встали на ее сторону. Но это ничего не изменило — в Ингушетии решение судов игнорируется третий год. «Каждый раз на исполнительных действиях приставы мило беседуют с дедом, тот отказывается отдать мальчика, и мы уходим, я лишь успеваю несколько минут побыть с сыном. На прощание они друг другу улыбаются, говорят “салам” и расстаются. Отец ребенка там не живет, родители не говорят, где он», — рассказывает она. По словам Зафиры, в неформальной беседе приставы рекомендовали ей забрать ребенка силой.
Она вспоминает, как в один день, когда приставы ушли, она задержалась с сыном до полуночи. Он обнимал и целовал ее, не отпускал, говорил, что любит, просил остаться и плакал. Но после этого случая пятилетнего ребенка как будто настроили против нее.
«При встрече спустя два месяца он не дал себя обнять, был запуган. Мне известно: бабка с дедом говорят ему, что мама бросила, уехала жить к чужому дяде. Про мои подарки говорят, что они "от дяди". Ребенок верит. Мамой он привык называть свою бабушку. Стоит мне с сыном на руках подойти к воротам, он нервничает, зовет бабушку и деда. Ему внушили, что я могу забрать и там будет ужасно. Я крайне редко с ним вижусь, сын меня фактически не знает», — плачет Зарифа.
Сейчас она работает юристом в частной компании в Москве, но вся ее жизнь остановилась на том моменте, когда она потеряла сына, когда дни и ночи превратились в бесконечную битву за него с бывшими родственниками в Ингушетии. Каждый раз, прилетая из столицы, Зарифа пытается увидеть мальчика — то с помощью приставов, то с помощью районных инспекторов по делам несовершеннолетних, то с помощью уполномоченной по правам ребенка в республике Заремы Чакхиевой, но их участие только мешает: когда они приезжают, сына дома нет. Зарифа уверена, что чиновники предупреждают ее бывших родственников о визите. Отец ее экс-супруга утверждает, что «чиновники у него в кармане». Зарифа верит этому и почти отчаялась победить в борьбе.