Что убило режиссера Дмитрия Брусникина
В четверг, 9 августа, умер Дмитрий Брусникин — театральный режиссер и актер, которого в мае назначили художественным руководителем московского театра «Практика». Ему было 60 лет. Как Брусникин рассказывал нам про нас — в материале «Ленты.ру».
Череда, в общем, случайных чудовищных совпадений складывается в угрожающий нарратив: Михаил Угаров, Елена Гремина, Дмитрий Брусникин. К ним приплетаются менее неожиданные, но не менее страшные: смерть Табакова, арест Серебренникова. После убийства в спину Бориса Немцова много писали и говорили, что его убила «атмосфера ненависти». Люди, чьи мысли заняты только театром, сейчас живут в психологическом окопе, позиция «на театр идет спланированное наступление» довольно широко распространена. Конечно, спланировать такое невозможно, но это все — хороший повод вспомнить про атмосферу ненависти, а еще — атмосферу безразличия.
Угаров умер, потому что рядом не нашлось дефибриллятора. Ну вот мы живем в такой стране, где бывает так, что рядом не находится дефибриллятора. Гремина умерла от «серьезных заболеваний сердца и почек». Брусникин умер от сердечной недостаточности. Театральные обозреватели газеты «Коммерсант» тут наверняка написали бы что-нибудь о том, что в бессердечной стране у сердечных людей массово что-то случается с сердцем. Наверное, все-таки что-то случается с сердцем в стране, где все не очень хорошо с медициной? Ну, то есть в той стране, где не понимают, для чего нужна хорошая медицина, — для спасения человеческих жизней. Ну, то есть в той стране, где жизнь не рассматривается как что-то уникально ценное. Все это не повод выдвинуть обвинение, но это повод еще раз проговорить очевидное: мы живем в таком государстве, где цена человеческой жизни и так минимальна, а в последние годы еще и стремительно дешевеет, хотя казалось бы.
Мастерская Брусникина впервые прогремела по Москве спектаклем «Это тоже я» — кажется, впервые студенческий спектакль смог конкурировать на равных с профессиональными спектаклями «стационарных» театров. Уже в названии заложен базовый месседж спектакля: это про нас, это про меня. Или вот — в 2016 году на фестивале «ТЕРРИТОРИЯ» мастерская Дмитрия Брусникина показала спектакль «ДО и ПОСЛЕ» в его же режиссуре, материал для которого собирали в разговорах с пожилыми деятелями театра, многие из которых уже не работают, но прошли огромный путь. Ученики мастерской полгода навещали этих людей, помогали по дому, ходили в магазин и за лекарствами, а попутно разговаривали с ними о том, что такое театр. На выходе получился опыт пятнадцати человек 70, 80, 90 лет, пропущенный через оптику двадцатилетних.
Весной 2016 года ученики мастерской Дмитрия Брусникина вместе с педагогами сели в плацкартный вагон поезда по маршруту Москва — Владивосток и следующие две недели в подробных диалогах с попутчиками собирали материал для вербатима о России. По собранным беседам режиссер Андрей Стадников — молодая звезда современного российского театра — написал пьесу «Нация», но запустить спектакль в репертуар они так и не смогли: он получился слишком сложный по сборке. Материал живет в спектакле усеченного учебного варианта — «Транссиб», который показывали в Перми на фестивале «Пространство режиссуры», который показывают в Москве в школе-студии МХАТ. Сценография выстроена вокруг узнаваемых рядов стульев с железнодорожных и автовокзалов. Молодые актеры поразительно без окарикатуривания изображают всем знакомых персонажей плацкартных вагонов: пожилых людей, требующих передать Путину, чтоб вернул социализм, подросших дворовых пацанов, провинциальных фифочек.
Летом 2014-го брусникинцы показали телеспектакль Юрия Квятковского «Дождь — это мы», поставленный на основе разговора с сотрудниками телеканала «Дождь», тогда переживавшего насильное разрушение. Это тот редкий пример, когда театр вот так буквально занимает позицию и осуществляет экспансию на общественно-политическую территорию, когда он реагирует на события, происходящие прямо сейчас. Вообще весь метод вербатима, который вслед за «Театром.doc» Дмитрий Брусникин развивал и преподавал, подразумевает реакцию театра ровно на то, что происходит прямо сейчас. Это может быть сколь угодно несовременный по форме театр, но это максимально современный театр в том смысле, что он говорит о тех событиях, участниками и свидетелями которых мы являемся.
В стране, где люди болеют выученной беспомощностью, трансформирующейся в безразличие, Дмитрий Брусникин был режиссером и педагогом, которому не все равно. Это очень хорошо видно, например, из его интервью Наталье Синдеевой на «Дожде», когда они говорили о том, что неравнодушная общественность может сделать для Кирилла Серебренникова: «Я могу только думать. Я очень часто думаю об этом. Я заболел, я просто неделю лежал в деревне вне всяких информационных связей, я лежал и болел просто. Я просто физически заболел до температуры». В это охотно веришь — такие люди действительно заболевают в тоске по другим.
Мастерская Дмитрия Брусникина выпустила много спектаклей, важных не только по месседжу, но и по форме, задающих производственную и визуальную планку для современного российского театра: «С.Л.О.Н.» Андрея Стадникова, «Кандид» Елизаветы Бондарь, «Сван» Юрия Квятковского, «Чапаев и Пустота» и «Конармия» Максима Диденко. Это всегда театр поиска, театр проблематизации. Однако когда помещаешь смерть Брусникина в череду других смертей, случившихся с российским театром в этом году, как-то само собой приходит понимание, что самое важное все-таки — это фокус на человеке. Михаил Угаров и Елена Гремина делали такой театр, Олег Табаков делал такой театр, Брусникин делал такой театр. Через вербатим он воспитывал в своих актерах ответственность: когда пропускаешь персонажа через себя, сам несешь ответственность за результат, сам становишься и драматургом, и режиссером.
Увы, так устроено пространство коммуникаций и вообще человеческие отношения: пока все живы и все в строю, легко поднимается язык критиковать и за эскизность, и за недостаточную современность, и за невнимание к форме, и за неверные решения — далее по списку. Когда поток работы прерывается — тем более так неожиданно, когда прерывается жизнь, — на поверхности автоматически проявляется самое главное: Дмитрий Брусникин занимался театром, основной целью которого было максимальное внимание к человеку. И когда ты крутишь глазами вокруг и видишь, что происходит с Олегом Сенцовым, Анной Павликовой, Марией Мотузной и всеми остальными, довольно быстро приходит понимание, что в такой стране с таким режимом самым востребованным театром должен быть такой театр, который базируется на внимании к человеку.
Любая смерть знаменует перемены и обновление. Как минимум только так можно оправдать эту потерю. Российскому театру нужно это обновление, то есть может быть нужно, а может быть не нужно — это тоже нельзя знать наверняка. Сам Брусникин говорил, что понятия не имеет, отчего и когда появляется театр, и это — наравне с предельным вниманием к человеку — именно то, чему он учил: что важно быть любопытным к жизни и не быть заранее уверенным, что знаешь ответы. Он знал много ответов и наверняка не все успел нам рассказать, но его уход — это повод для новой растерянности и для новых вопросов, которые приведут нас туда, где мы еще не были.