Александр Прошкин: Наше кино сегодня достойное

Ровно тридцать лет назад на Яузском бульваре Александр Прошкин начал московскую часть съемок своего легендарного фильма «Холодное лето пятьдесят третьего...», удостоенного впоследствии Государственной премии СССР. Исторические фильмы Александра Прошкина во многом определили облик современного отечественного кинематографа. Вот и сегодня режиссер задумывается о создании новой исторической картины и размышляет о кино современном.Александр Прошкин — режиссер с цепкой и честной памятью. Во всех его картинах присутствуют безукоризненно правдивые детали времени — быт, типажи, лица, характеры, даже походка людей и выражение их глаз, создающие атмосферу того кино, которое уникально, сражает умом и талантом, способно войти в анналы истории. Его кино этапное, художественное и общественно значимое. И разумеется, каждый новый фильм режиссера, как и его замыслы будущих съемок, вызывает огромный интерес. — Александр Анатольевич, я слышала, что вы собираетесь снимать фильм о Бродском, это так? — У меня есть всякие планы, есть и такая задумка. Мне интересно снять про молодые годы Бродского, так как это — мое время, моя эпоха. Я — питерец, я его немножко знал лично. Иосиф Бродский — русский поэт, родившийся в моем родном Ленинграде за год до начала Великой Отечественной войны и похороненный в Венеции. Драматург. Переводчик. Лауреат Нобелевской премии по литературе. Сложность заключается в том, что сейчас получить финансирование подобной исторической картины чрезвычайно сложно. А поскольку я не занимаюсь каким-то развлекательным кино, то и надежд у меня на финансирование немного. Получится ли — не уверен, но я живу надеждой. — А какие были ваши ощущения от контактов с Бродским? Чем-то ведь он обратил на себя ваше внимание? — Я его знал совсем молодым. Нынешние представления о том, что это классик или небожитель, несколько расходятся с нашими ощущениями — тех, кто жил в это же время и этой реальности касался. Хотя противоречия тут нет, ни в коем случае. Просто молодой Бродский мне запомнился как очень живой и неожиданный молодой человек с ярко выражаемыми, нескрываемыми эмоциями. Он всегда трепетно относился к вниманию, проявляемому окружающими к нему. А если вдруг этого внимания не получал, то замыкался. Или просто разворачивался, уходил из компании. Такое было свойство поэта. Впрочем, вся эта компания была очень неординарная, и сама эпоха была неординарная — эпоха пробуждения, второй Серебряный век. На дворе стояло не самое лучшее в политическом отношении время, но все-таки был некий воздух, предчувствие, надежда — все это существовало. Ну и потом все это происходило в Санкт-Петербурге, городе, где поэзия и культура просто заложены в камнях, в зданиях, дворцах, мостах, в этом небе. А Иосиф, с моей точки зрения, был абсолютно питерским явлением. — Он читал вам когда-нибудь свои стихи? — Мы иногда пересекались в каких-то компаниях, и вот там — да, он читал периодически кое-что. Но вообще эти компании занимались в основном не этим. Мы были молоды, а значит, присутствовало веселье, девушки и прочие радости жизни. — Недавно Владимир Бортко в фильме «О любви» снял свой Питер. А каким ваш любимый город представляется вам в будущем фильме? — Ну, во-первых, Питер — совершенно волшебное пространство, ни на что не похожее. Это другой цвет домов. Они не бывают яркими, поскольку сырость вытравляет яркие цвета, и присутствует монохромная гамма. Вовторых, это всегда потрясающее небо. Я в Москве никогда не обращаю внимания на небо, а в Питере оно удивительное, и его много, пространство распахнуто вверх. В-третьих, там в какой-то момент теряется ощущение реальности. Не знаю, замечали ли вы это? Вот иногда посмотришь на Мойку — ощущение, что перед вами — театральный макет. И во всем этом городе присутствует какое-то совмещение: вполне реалистичный быт и какое-то… небытие. Там есть частичка вечного пространства: он гениально построен, придуман и весь насыщен великими тенями. А поскольку я далеко не юн, то многих из них застал и очень многих помню. — А кого именно застали? — Ну, Ольгу Берггольц, например. Анну Андреевну Ахматову, которую видел. И все поколение Бродского, причем со многими лично общался — с Сережей Довлатовым, который сейчас практически канонизирован и является нашей главной российской знаменитостью. Дружил с Борисом Вахтиным, автором сценария известного вам фильма «На всю оставшуюся жизнь». А еще он был писателем, драматургом, философом и переводчиком-востоковедом. Это изумительные люди, которые аккумулировали всю прошлую культуру, весь Серебряный век и жили — и в этом времени, и вне этого времени — в великолепном пространстве северного города. — Я слышала, что работать вы будете в хорошей компании с Юрием Арабовым, с которым много фильмов сделали. Кто из перечисленных вами персонажей присутствует в его сценарии? — Сценарий действительно написан Юрием Арабовым и полностью готов. Естественно, в фильме будут действовать Евгений Рейн, Дмитрий Бобышев, Анатолий Найман, ныне здравствующие. Это люди, составляющие так называемый «священный хор», как говорила про них Анна Андреевна Ахматова. Так же, как будут и люди, которые их преследовали, литературный бомонд того времени, который выталкивал и не принимал их. И сделал очень много для того, чтобы Бродский стал тем самым Бродским, которого мы знаем. Они так его травили, что в результате травли поэт оказался всемирно знаменитым. — Что вам близко в его стихах? — Он понимает сущностные вещи и выражает их языком, который сегодня уходит все дальше от нас. Бродский — все-таки классик, он наследник великих классических традиций, при всей своей современности и остроте он — часть великой культуры, что чрезвычайно существенно для меня лично. — Вы сказали, что слабо надеетесь на государственное финансирование фильма. Отсутствие денег для подобных картин — основная проблема нашего современного (умного) российского кино? — Основная проблема в том, что российское кино сегодня никому не нужно. Оно утратило свою главную функцию. Были иные, советские времена, когда люди ходили в кинотеатры еженедельно, чтобы что-то получить для души. Кино в те времена в какой-то степени человеку помогало разобраться в самом себе. Люди после сеанса уходили, о чем-то думали, спорили, делали для себя какие-то выводы. Тогда они платили всего лишь тридцать копеек, и это их ни к чему не обязывало. Сейчас они вынуждены платить по 500 рублей и ждут, что за эти немалые деньги их будут веселить, развлекать, потешать, удивлять. А потом выходят из зала абсолютно пустые. И не догадываются, что в России есть и другое кино. Я очень много езжу по стране, был в этом году в десятке городов, присутствовал на разных российских кинофестивалях, которые и демонстрируют сегодня эти «другие» российские фильмы зрителю. Ибо в кинотеатрах их увидеть нельзя, прокатчики в них не верят и их не берут. А на фестивалях я увидел полные залы, причем люди после сеанса целый час обсуждают, говорят о жизни, о фильме, требуют, чтобы российское кино на широком экране показывалось регулярно. Потому что любой фестиваль — это все-таки разовый показ той или иной привезенной в данный город картины. Но вот загадка русской души: если потом начинается широкий прокат, никто в кино не ходит. — Как вы это объясняете? — С одной стороны — нет рекламы. С другой — все-таки мы пытаемся говорить правду, а она сегодня никого не волнует. Подросло поколение, которое не хочет задумываться над своей жизнью. — А то поколение, которое раньше над жизнью задумывалось, что стало с ним? — То, которое задумывалось, сейчас в отчаянном финансовом положении. Хотя есть и обеспеченные люди, но перед ними такие возможности развлечений открываются, что они время тратить на грустные раздумья о нашей жизни не хотят. — Но каких-то интересных российских режиссеров вы все-таки про себя отмечаете и нам назовете? — Есть интересное поколение — молодые режиссеры. Хотя они молодые по отношению ко мне — им ведь уже по сорок! Это Боря Хлебников, Алексей Попогребский, мой сын — Андрей Прошкин… Мне кажется, что вот это наиболее любопытное сегодня поколение российских режиссеров. Что касается совсем молодых, иногда мне кажется, что они очень зависимы и больше озабочены результатом, чем самим фильмом. Озабочены задеть зрителя за живое всеми способами, получить деньги или организовать вокруг себя какой-то скандал. В них меньше искренности и больше показного. — Ну, может, это все-таки период взросления? Ведь и Пушкин писал: «Желаю славы я, чтоб именем моим твой слух был поражен всечасно»? — Нет, я все-таки думаю, что это из области «распалась связь времен». Нет у современного кино этого контакта со зрителем, который тоже ведь изменился. — В чем он изменился? — Контингент современного зрителя в кинотеатрах — в основном юнцы. Они выросли на энергетическом аттракционном американском кино и ничего другого не воспринимают. И в российском кино они тоже воспринимают только аттракционное направление. Это довольно грустно, потому что мы все-таки европейская культура, а не американская. Мы рефлексирующая культура. И этим русская культура всегда была замечательна и знаменита. Мы всегда сомневаемся. И у нас герой — не тот, кто всем дает по физиономии, а тот, у кого совесть болит, то есть Мышкин, Чацкий… Вот в этом смысле как раз ничего не изменилось за годы. А когда начинается псевдоамериканское кино... Надо признать, что американцы таковое все равно делают гораздо лучше, чем мы. Потому что оно — в их природе: они молодая нация, им всего несколько сотен лет, они выросли и «выстроены» на мифе о возможностях человека, на этой взрывной энергетике. И поэтому, конечно, там важен герой. А кто у нас сегодня герой, скажите? — Ну, раньше, в 90-е годы, когда рухнула идеологическая система, мы героя, конечно, утратили. Но сейчас, как мне кажется, он все-таки на наши экраны возвращается. Вон какое сегодня большое количество картин о знаменитых мореходах, летчиках, космонавтах, хоккеистах, ученых той страны, которая развалилась в 90-е. — Вы знаете, я всю жизнь занимался историческим кино. И мне кажется, что в моих картинах есть исторические герои. Но это герои того времени, которое ушло, а не нашей современности — Михайло Ломоносов, Николай Вавилов, даже Емельян Пугачев. Знаете, почему я снимал про них? Потому что мне кажется, что если мы не знаем нашей боли, нашего прошлого, то потеряем себя. Каждый мой герой — это человек с прямой спиной, человек, который состоялся, выжил именно потому, что не шел на компромисс. И потому он что-то в этой жизни создал, хотя его, может быть, как Николая Ивановича Вавилова, и погубили. Или как погубили Доктора Живаго. Но тем не менее это те люди, которые оставляют шлейф в истории. Ведь основную тему русского искусства сформулировал Борис Пастернак. Хотя бы в названии своего романа «Доктор Живаго», потому что его первоначальное название было другое — «Смерти нет». Мне кажется, что природа нашей культуры — в преодолении непреодолимого. В преодолении вот этого фатума смерти, в размышлениях о том, что человек оставляет после себя — душу, мысли, идеи, дела, которые продолжают его существование. — А как вы отнеслись к сериалу «Таинственная страсть» по Василию Аксенову, который так бурно обсуждался зрителями и в котором действуют многие из знакомых вам, теперь уже исторических, личностей? — Я целиком его не видел, поэтому не могу судить. Да и просто не имею права. Но то, что я видел, меня, откровенно говоря, не очень убедило. Хотя, вы знаете, это всегда сложно. Про Ломоносова-то фильм делать легче, потому что из ныне живущих никто с ним знаком не был. А этих людей я почти всех знал лично. Ну или видел на каких-то концертах, чтениях литературных. С Евгением Евтушенко лично был связан и даже в его стихах существую. У него были студенты, он двадцать лет преподавал в университете и всегда показывал студентам мой фильм «Холодное лето пятьдесят третьего». — Я хорошо помню эти его стихи: — «Здесь так любят о холодном лете прошкинский, пожалуй, лучший фильм дети Чили и Анголы дети, парагвайка, чероки и финн. Плакали ковбоистые янки, что Папанов уркой был убит. И не будет в сердце китаянки никогда Приемыхов забыт». Так вот, когда мы с Евтушенко виделись, то вещи какие-то поколенческие обсуждали. В позапрошлом году встретились, часа три проговорили. У него были очень грустные ощущения. — Что его тревожило особенно? — Он считал наше время очень жестким. Я спрашивал его, зачем он, больной человек, передвигающийся с палочкой, носится по России, посещая по тридцать городов в месяц с концертами. Тем более что большую часть времени он ведь проводил не здесь, а в Америке. А он отвечал: «Столько жесткости, такая неприязнь в обществе, такой климат нездоровый человеческий. Кто-то должен смягчать нравы. Вот я этим и занимаюсь». Очень грустно, что он ушел. Эта страница тоже оказалась закрытой. — Вам недавно вручили приз «За вклад в киноискусство». Поздравляем! Приятно, что это произошло на фестивале «Дубль дв@», одном из немногих российских фестивалей с человеческим лицом — без интриг, склок, партий. Этот фестиваль — живое дело, чрезвычайно полезное, потому что он поддерживает интерес к хорошему новому отечественному кино, донося его до людей. А к этому кино не так много средств массовой информации благосклонны сегодня. Ну, разве что специальные издания. Часто вижу, как юные дамы из шоу-бизнеса с экранов отечественного телевидения говорят, как будто гордятся: «Я вообще не смотрю российские фильмы». Это у них считается сегодня хорошим тоном, это как бы нормально, иначе на смех поднимут. А на самом деле это ненормально. Потому что российское кино сегодня — кино достойное. Это глубочайшая правда, поскольку я много вижу новых картин, в том числе и будучи членом жюри фестивалей, и знаю, о чем говорю. Жаль только, что зритель эти фильмы не видит. Подписывайтесь на канал "Вечерней Москвы" в Telegram!