"Нельзя сыграть царя. Только человека"

Немецкий актер Ларс Айдингер рассказал Андрею Архангельскому, как повлияла на его жизнь роль Николая II На прошлой неделе Москву посетил немецкий актер Ларс Айдингер -- исполнитель роли Николая II в еще не вышедшем, но уже нашумевшем фильме Алексея Учителя "Матильда". "Огонек" поговорил с актером о том, каково это: сыграть на экране царя, а затем стать реальной мишенью для критики -- Фильм, в котором вы сыграли одну из главных ролей, спровоцировал даже не религиозный или этический, а политический конфликт. Поскольку фильм выходит в преддверии столетия революции 1917 года, отношение ко всему, что происходило тогда, очень обострено... -- Должен вас заверить: это не было нашей целью -- провоцировать конфликт. И я скорее удивлен тем, насколько масштабным получился скандал. Конечно, когда ты изучаешь личность Николая II и историю России того времени, то легко можешь предположить, что образ, воплощенный тобой, полярный и многогранный, наверняка вызовет недовольство части людей. Но нам, когда мы создавали фильм, было очень важно в первую очередь подойти к этому персонажу -- потому что все-таки это художественное произведение, а не историческая хроника,-- со всем возможным уважением, какое только можно представить. Я также вполне могу понять настороженность, опасения со стороны Церкви. Кто-то, кого они считают святым, естественно, будет отклоняться от канонического образа: выглядеть не так, поступать не так, как это соответствует их идеальным представлениям. Но я уверен, что, когда люди увидят, наконец, фильм, они поймут, что их обвинения безосновательны. -- Знакома ли вам эта формулировка -- "оскорбление чувств верующих"? Приходилось ли вам сталкиваться с чем-то подобным прежде? Это, наверное, касается фильмов, в которых речь идет о сакральных фигурах. -- Мне до этого не доводилось играть ни одного персонажа, который почитался бы святым. Однако пусть бы и так: современное искусство, даже изображая святого, все равно стремится показать прежде всего человека. Таков закон жанра, если хотите. И даже если фильмы представляют святых, все равно кино обращает внимание прежде всего на их человеческие ошибки, на людское несовершенство. Потому что святые ведь тоже совершают ошибки. Но именно это -- парадокс -- и приближает нас к пониманию их величия. Делает их более понятными и важными для нас. Будучи немцем, я вовсе не претендую на то, чтобы высказывать какое-то суждение о России. И нам в нашем фильме важно было не осудить или вынести приговор; для нас важно было показать персонаж, у которого есть конфликты и противоречия, и то, как он пытается их решить. Это очень опасно -- играть сверхчеловека или героя: зрители сразу дистанцируются от него, перестают что-то чувствовать по отношению к нему. Что можно почувствовать по отношению к монументу?.. Нам как раз важно другое: чтобы зрители смогли идентифицировать себя с этим персонажем, поставить себя на его место; потому что в конечном итоге речь идет об их стране и их лидере. И я надеюсь, что зрители смогут найти себя в этом конфликте; буквально "узнать", разглядеть собственные противоречия -- в его противоречиях. Так же как это пытался сделать я. -- Тут как раз культурный разрыв. Для части наших зрителей в принципе невозможно "идентифицировать себя с царем" -- власть для них является чем-то сакральным, и примерять ее роль "на себя" считается кощунством. Между тем самые известные ваши театральные роли -- это именно властители: Гамлет и Ричард III, в берлинском театре "Шаубюне". Кого вы играете в первую очередь -- человека или царя? Или все вместе?.. -- Мне кажется, царя в принципе невозможно играть -- можно играть только человека. И точно так же, как Николай II постепенно вживался и принимал на себя роль царя, так и я вживался и принимал на себя роль Николая II. Власть -- это нечто, что очень тяжело уловить и чем тяжело обладать. Мне кажется, что власть -- это всегда отказ от себя, коннотации всегда негативные. Но для меня в этом образе намного важнее аспект ответственности. Мне кажется, та ответственность за страну, которую пришлось взять на себя Николаю II,-- ее вообще не под силу нести одному человеку. И вот это ощущение, что ему нужно выполнить задачу, которая ему не под силу,-- это центральный конфликт в фильме. И это сможет почувствовать, понять каждый. И есть еще один аспект: обладание властью делает тебя как раз более чувствительным, обостряет и усиливает чувства. Если же власть окончательно лишает тебя рефлексии, это приводит к тупости. -- Многие сегодня ставят чувствительность Николая II ему в вину, обвиняя его в слабости -- что будто бы именно это и привело страну к катастрофе. А синонимом силы считают жестокость и бесчувствие. Как с точки зрения психологии вы оцениваете фигуру Николая II? -- Для глубоко чувствующего и умного человека власть является непосильной ношей; тем, что свыше его сил. И это нормальное состояние, понимаете?.. Почему-то это принято считать слабостью политика; но я думаю, что умение признаваться в слабости -- одна из сильных человеческих сторон. Потому что мы все чего-то боимся. Не испытывать страх означало бы крайнюю степень глупости. Страх умереть, страх, что что-то не удастся, страх упасть -- это одна из существенных сторон жизни. Естественных, наверное, добавил бы я. Я верю в мотивы человека, здесь и сейчас. Мы в театре ставили спектакль "Электре подобает траур" (Юджин О'Нил, 2006). И у нас был психоаналитик на репетициях, который должен был описывать нам мотивации каждого из героев. И он сказал, что, по сути, у людей вообще нет мотивов, они всегда реагируют, исходя из ситуации. Если ты, допустим, заходишь в какое-нибудь помещение, где есть другие, ты никогда не знаешь, что произойдет; ты никогда не знаешь, как будешь реагировать. Ты реагируешь только на то, что происходит. Это то, как я пытаюсь играть. Я вхожу в пространство, там есть другой; он произносит реплику -- я реагирую на то, что мне говорят. А не на то, что я придумал себе заранее или, скажем, хотел бы продемонстрировать всем. -- А какого рода отношения с Кшесинской вы играли?.. Страсть или, может быть, род привычки, дань светской моде того времени?.. Это ведь тоже могло иметь разные мотивы? -- Я думаю, что Николай восхищался Матильдой. Это было общее для того времени чувство; об этой женщине мечтали, по ней сходили с ума. Ее танец -- это и свобода, и анархия; также в ней есть что-то мистическое, она таит в себе опасность -- это одновременно притягивающий и отталкивающий образ. Она служит для императора своего рода зеркалом; словно бы демонстрирует ему, что он потеряет, если решит выбрать корону, со всеми обязательными царскими атрибутами и обязательствами. И мне было важно показать, что мой герой находится в этом постоянном противоречии; для него обе эти женщины (имеется в виду также супруга Николая II, императрица Александра Федоровна.-- "О") важны; он любит обеих, и в обоих случаях это сильное чувство. Было бы слишком просто, если бы мы сказали, что это просто "интрига с балериной". -- Парадоксальная ситуация. Обычно государство выступает с консервативных позиций в области культуры. Но в нынешней ситуации российская власть, скажем, в лице министра культуры, фактически защищает ваш фильм от ортодоксов, позицию которых озвучивает депутат Государственной думы Наталья Поклонская -- ваш основной антипод... -- Я ее даже не знаю. И она меня тоже не знает. -- ...Общественные активисты, на претензии которых она опирается, ставят вам в вину участие в порнофильме (активисты, выступающие против "Матильды", называют "порнографическим" фильм Питера Гринуэя "Гольциус и Пеликанья компания", 2012). -- Исходя из того, какую оценку дают "Матильде", даже не видя фильма, я могу предположить, что их представления о другом жанре столь же поверхностны... Есть вообще-то строгое разграничение -- оно общеизвестно -- между одним жанром и другим. Это даже не стоит упоминать. -- Получается, что Наталья Поклонская действует даже вопреки политической логике. Можно предположить в таком случае, что ею тоже движет своего рода страсть, как она двигала и Николаем II, когда он увлекся Кшесинской... -- Именно поэтому я надеюсь: как только она посмотрит фильм, все ее обвинения отпадут и сомнения исчезнут. И в лучшем случае она узнает свои собственные противоречия в образе Николая II. -- Еще одно обвинение, которое звучит от лица ортодоксальной части общества: "Русского царя играет немец". -- Я могу это понять. Но, во-первых, это было не мое решение, а режиссера Алексея Учителя. Но не будем забывать -- в жилах царской семьи текла и немецкая кровь. Николай II отлично изъяснялся по-немецки, по-французски, по-английски. И при дворе чаще говорили на французском, чем на русском. -- Да, это так. Кстати, у Вильгельма II (последний император Пруссии, дядя Николая II) была история похуже: начиная с 1879 года двор шантажировала его любовница Эмили Клопп... Вы вообще изучали историю тех лет, перед тем как играть эту роль? -- Мне очень нравится читать мировую историю, изучать факты, биографии... Но при этом я все время напоминаю себе, что это всего лишь взгляд конкретного автора на государственного деятеля. И мне важно не допустить ошибку после того, как я прочитал биографию, чтобы не возникло ощущения, что будто бы я "знаю" своего героя, знаю, с кем имею дело. Я, напротив, пытаюсь разграничивать эти вещи -- историческую оценку и личное впечатление. Поэтому я стараюсь исходить из конкретного сценария. Если сценарий хороший, то он дает ответы на все мои вопросы. И тогда это будет именно мой взгляд на персонаж, моя интерпретация, а не "интерпретация интерпретации". Например, как актер я охотнее и чаще ориентируюсь на фотографию героя, чем на фильмы или книги о нем, потому что иначе это получится... "консервированное" впечатление. -- После российской премьеры фильма Криса Крауса "Вчерашний рассвет", который вы представляли на еврейском кинофестивале в Москве, вы говорили о чувстве вины, которое ваше поколение испытываете за нацистское прошлое Германии... Как чувство вины влияет, например, на вашу актерскую профессию? -- Мне кажется, все немцы, не только актеры, так или иначе чувствуют свою зависимость от прошлого... Это проявляется даже на микроуровне, например в том, как мы обращаемся с языком. Национал-социалисты, как известно, активно использовали немецкую риторику, они ее очень изменили... И многие слова, выражения вызывают, увы, с тех пор стойкую ассоциацию с прошлым. Именно поэтому у немцев до сих пор нет единогласия, нет единого ощущения в том, что касается даже родного языка, единого отношения к любым проявлениям патриотизма. И пока я разговариваю с моим соотечественником, меня не покидает ощущение, что в его голове происходит что-то, что для меня закрыто... Терра инкогнита... -- Испытываете вину даже на уровне языка? -- Ну в какой-то мере. И это, конечно, оказывает сильное влияние на актерскую профессию. Ни один немецкий актер, выйдя на сцену, не может "наслаждаться", произнося свой текст, как бы превознося свой язык. Чувство, которое для русских, французов или англичан является совершено естественным. -- Вы выросли в Западном Берлине. В детстве вас окружала по периметру страна с другой идеологией, ГДР. До сих пор люди в Восточном и Западном Берлине сильно отличаются: что было такого в советской идеологии, что так сильно трансформировало, изменило людей и до сих пор в них сохраняется?.. -- Мне кажется, прежде всего коммунистическая идея. И именно как идея -- я, наверное, могу это утверждать -- она по-прежнему чем-то увлекает интеллектуалов, мыслящих людей в Германии. И многие из них испытывают чувство фрустрации от того, что этот идеал, коммунистическое общество, оказался утопией. Я думаю, это большая моральная ошибка, что после объединения Германии, после падения Берлинской стены, западные немцы почувствовали себя как бы доминирующими над восточными немцами. И не было сделано попытки создать новое общественное пространство, в котором обе части чувствовали бы себя равноправно. Восточная Германия механически была присоединена к Западной -- и западные немцы чувствовали себя победителями, а выходцы из ГДР, наоборот, проигравшими. Но голая механика не может объединять людей: для этого нужен гораздо более тонкий механизм, он требует особой чуткости и заботы... Беседовал Андрей Архангельский