У вечности в гостях

Анна Толстова о тихой жизни настоящего искусства в Москве В Московском музее современного искусства в Ермолаевском переулке открыта выставка Александры Митлянской «Между прошлым и будущим», сделанная куратором Владимиром Левашовым. Это выставка о времени, но в ней нет ничего сиюминутного, так что назвать ее лучшей выставкой современного искусства в текущем сезоне как-то неловко — может быть, это лучшая выставка на долгие времена По образованию Александра Митлянская — художник-график, иллюстратор, причем график едва ли не лучшей из существовавших в СССР школ — Полиграфического института, откуда, как принято считать, и к началу 1980-х не выветрился окончательно дух ВХУТЕМАСа. Нет, конечно, художник-график Митлянская умеет все, что умеет современное искусство,— от рисунка и фотографии до поэзии и перформанса, а лет двадцать назад она занялась видео, и видео постепенно стало ее основным медиумом. Но к ее видео так и просятся «графические» слова «зарисовка», «набросок», «эскиз» — пустячные, мало весящие на весах старой художественной системы ценностей слова, какими невозможно обозначить типологическую принадлежность видеофресок Билла Виолы или видеоопер Уильяма Кентриджа, художников «большого стиля» и большой продолжительности видео. Куратор Владимир Левашов выбрал из всего корпуса видеозарисовок, сделанных за двадцать лет, около сорока работ, и два этажа музея в Ермолаевском превратились в какой-то нездешний музей современного искусства, может быть, голландский или французский, только вместо «Дуглас Гордон», «Эйя-Лииса Ахтила» или «Анри Сала» на афише неожиданно возникло русское имя. Оказалось, в Москве, где — кто гласно, кто втайне — так тоскуют о «настоящем» и «западном» искусстве, оно в лице Александры Митлянской тихо существует по меньшей мере двадцать лет, но в какой-то параллельной московской институциональной жизни реальности, не претендуя на национальный павильон в Джардини, хотя Венецианская биеннале была бы для него самой подходящей рамой. Между прошлым и будущим, как поется в известной песне, есть только миг, и видеоработы, взятые на выставку, длятся в среднем минуты три, но ощущения кратковременности не возникает, напротив, время как будто бы застывает здесь навсегда, позволяя зрителю «в одном мгновенье видеть вечность». Картинка, представляющая собой, как и положено наброску, зарисовке, один мотив, кажется скорее статичной, даже когда она полна движения, так что порой экран с видео можно спутать с фотографией в лайтбоксе: повторяющееся действие закольцованного фрагмента уравнивается с мнимым бездействием фрагмента в линейном развитии. Видимо, поэтому в кадре так часто появляется вода, в которую, как известно, нельзя войти дважды, всегда одна и та же и вечно новая. Тонкая струя какого-то кавказского водопада, снятая сверху и положенная в кадре набок, будет бесконечно течь из ниоткуда в никуда; волны будут бесконечно ласкать ножки скамейки, погрузившейся в воду то ли по воле прилива, то ли по головотяпству благоустроителей пляжа; «наблюдатель», усевшись на теннисный стол, будет бесконечно следить за кордебалетом парусников, скользящих по глади бухты; группа не то рабочих, не то бездельников, «разбрасывающих камни», будет бесконечно смотреть на тающий в море горизонт. Нередко закольцованное практически невозможно отличить от линейного: мячик, беспрестанно вылетающий в коридор откуда-то из глубины комнат, вроде бы то и дело меняет траекторию и скорость, а раскачивающиеся шары-люстры в метро — темп и характер колебаний, но как знать, сколько степеней свободы движения даны им гравитацией, архитектурой и прочими внешними обстоятельствами. Миг между прошлым и будущим, если верить известной песне, называется жизнь, и искусство, сделавшее своим предметом время между сиюминутностью и вечностью, неизбежно приходит к философским размышлениям и вопросам. Например, это искусство ставит под сомнение старинную оппозицию живого и мертвого, обнаруживая внутреннее движение жизни в по определению неживой натуре. Так, рука, вдетая в ручки пластикового пакета, словно в кандалы, неподвижна, как у покойника, пакет же незаметно шевелится, дышит под ветром, а когда в нем зазвонит мобильный телефон, станет и вовсе похож на неведому зверушку с прозрачной кожей и бьющимся сердцем. Мертвое часто притворяется живым: кукла медленно поворачивает голову и автоматически раскрывает пугающе живой пластмассовый глаз, статуя в парке — может быть, Венера с Амуром, а может, аллегория милосердия,— оживает под струями дождя, превращаясь в «Жадную мать», по капле цедящую живительную влагу в подставленные ручки ребенка. Человеческое же притворяется растительным или животным, спускаясь на более низкую ступень в иерархии тварного мира: рыжий кудрявый одуванчик посреди зеленого луга, услышав оклик «Вера!», оборачивается, чтобы застенчиво улыбнуться; пушистая кошка играет с пушистыми волосами девушки, трется о них спинкой, теребит лапами, так что волосы начинают жить своей отдельной — биологической или вещной — жизнью; «молодой человек» смотрит в камеру затравленными глазами овец «в толпе». Социальное в животном и человеческом мире устроено сходным образом — клетки птичника и жилые ячейки в панельной многоэтажке обнаруживают печальное сродство. И в ночи многоквартирный дом с непредсказуемым алгоритмом зажигающегося и гаснущего света в окнах выглядит одновременно социальным, живым и компьютерным организмом. Искусство, сделавшее своим предметом время между жизнью и смертью, неизбежно приходит к вопросу о свободе. И не только в политическом смысле, хотя, казалось бы, этим далеким от сиюминутности и тяготеющим к метафизике видеозарисовкам с политическим не по пути. Байковое одеяло на столе и утюг, разглаживающий алую повязку дежурного и кружевные манжеты с воротничком, что надлежит пришить к школьному платью, ритуальный автоматизм ежедневной процедуры — трудно представить себе более тонкий и точный портрет повседневности брежневского застоя, чем видео «1973-й». Иногда эти ритуалы повседневности можно воспринять в феминистском ключе — скажем, видео «Маленькие радости»: шесть минут, за которые рука привычно вдевает в мочку уха серьгу, то одну, то другую, кажутся бесконечностью, как любая пытка, даже если это добровольная пытка ради соответствия гендерному стереотипу. Но искусство Александры Митлянской тем и прекрасно, что умеет подниматься над актуальной повесткой и над барочным символизмом, к какому тяготеет, потому что тема времени, vanitas и memento mori связаны узами художественной традиции. Подниматься к экзистенциальным высотам. И «Волчок», славный сторожевой пес, далекий потомок волка, скачущий по клетке заводным волчком, представляет собой метафору, совершенно не нуждающуюся в ученых толкованиях. Александра Митлянская «Между прошлым и будущим». Московский музей современного искусства в Ермолаевском переулке, до 18 июня