Подходя к собору Петра и Павла, автор этих строк встретил композитора, который, успев раздать инструкции артистам, убегал с исполнения собственного сочинения на другую свою премьеру. Строго говоря, Реквием уже исполнялся в Доме музыки этой весной, но теперь сделана вторая редакция, созданная будто специально для богатой акустики собора, в которой легкие детские голоса разносятся, стелются и волшебным образом закручиваются в воздухе. «Реквием, или Детские игры» – тотальный проект, Gesamtkunstwerk самого Александра Маноцкова как композитора и режиссера. Мастер церковной музыки, а равным образом знаток фольклора, он положил полный канонический текст латинского Реквиема на детское пение, сопровождающееся играми в ладошки, жмурками, пятнашками и прочими детскими ритуалами, в которых ученые-фольклористы различают структуру общения незрелых душ с потусторонним миром. Реквием исполнили 39 девочек и один мальчик (гендерная специфика тут не важна, просто так складывается детская хоровая практика) – хор «Аврора» под управлением Анастасии Беляевой, существующий при Детской музыкальной школе имени Владимира Крайнева. Дети пели и играли самозабвенно, виртуозно, окуная слушателя в терпкие диатонические созвучия, посылая ему протяжные ноты или пучки коротких мотивов, награждая совместными glissandi, похожими на «море волнуется» или колышущуюся рожь. Композиторская работа в Реквиеме умна: автор меняет техники, чередуя точно выписанный текст с фактурами, организованными по инструктажу, в его композиторских идеях интересно разбираться, даже если отвлечься от непосредственного обаяния детства. Можно вспомнить и Реквием Владимира Мартынова, где Dies irae тоже исполнялась на манер считалочки: судный день принесет не скорбь, а торжество, учат композиторы. Опера «Чаадский» гораздо темнее, конъюнктурнее и компромисснее, но тоже сильна. Тут Маноцков был не один: это спектакль Кирилла Серебренникова, в котором есть секс с колоратурами, и это продюсерский проект Павла Каплевича (он с Маноцковым – соавторы либретто), ведущего линию постановок современных опер по русской классике (был «Щелкунчик», будет «Анна Каренина» в «Новой опере»). В начале цитируется вальс Грибоедова, и в целом либретто идет по тексту «Горя от ума», однако со вкраплениями из непатриотичного Чаадаева в устах главного героя, из кавалерийского и пехотного кодексов в устах Скалозуба, а также из Гоголя: в финале от несогласия с ярмаркой тщеславия у Чаадского настолько едет чердак, что он, потребовав карету, далее поет по тексту из «Записок сумасшедшего». И есть даже персидская поэзия для катарсиса. Как и большинство современных опер, «Чаадский» состоит из творческо-технологических проблем. Это очередная литературная опера (до нее – «Сверлийцы» пяти композиторов, «Титий безупречный» самого Маноцкова), в которой композитор в первую очередь озабочен тем, чтобы пропустить через рты певцов немалое количество текста. Казалось бы, и в каноническом Реквиеме текста немало, но там он ритуальный, всем известный и его можно быстро проехать. В актуальной опере по Грибоедову он злободневный, гражданственный и даже слегка оппозиционный, его необходимо весь пропеть и усилить субтитрами. Тут уж не до арий и не до вокальных красот. Хотя артисты «Геликон-оперы» поют все хорошо, и надо выделить Дмитрия Скорикова (Фамусов в футболке с надписью Russia) да Максима Перебейноса (сам Чаадский), интересная вокальная линия наличествует только в эротической партии горничной Лизы, и тут уж Юлия Щербакова (она же была превосходной Лиу в недавней «Турандот») не упускает случая развернуть тембр и диапазон. Иногда два диалога идут одновременно, возникает что-то вроде квартета или даже секстета, и это самые оперные по формату фрагменты «Чаадского». Но все же главное достоинство оперы – музыка, которую играет оркестр под управлением Феликса Коробова. Композитор нашел тембровый облик оперы, который определяет континуо, состоящее из целой стенки клавишных инструментов (клавесин, пианино, цифровая фисгармония, челеста, детское фортепиано), дополненной арфой, маримбой и вибрафоном. Обычный состав струнных и духовых подключается много экономнее. Гармонии и ритмы, точное сочетание чистых и политональных красок, в которых слышится весь ХХ век от Прокофьева и Хиндемита до Джона Адамса, создают красоту и тревогу этой мастерски сделанной партитуры. Спектакль Серебренникова построен на решении, умело сопровожденном приемами. Он лишен театральной органики и сценического мелодизма, но эффектно придуман. Главная находка – артисты поют не с планшета, а со столешниц, которые всю дорогу, меся ногами землю, таскают на руках крепкие такелажники, в программке неловко названные «атлантами». С одной стороны, они символизируют вечное рабство русского народа. С другой стороны – русский народ непрост и чумазые грузчики смахивают на подручных палача, таскающих персонажей оперы в пыточную, на которую похож дом современного Фамусова в оформлении Алексея Трегубова. На женскую половину зала атланты производят брутальное впечатление, из их числа возникает и всецело голый буфетчик Петруша (художник по костюмам – сам Кирилл Серебренников), которого горничная Лиза споласкивает из душа и выбирает лирическим героем. В финале Чаадский таки спускается на горемычную землю, а образ России складывается вырви глаз – длинноногие девицы в нарочитых кокошниках на плечах у такелажников, собянинская иллюминация на весь театр и дорожные знаки, указывающие на объезд ремонтных работ. Не объехать факт, что Реквием как художественное произведение в разы ценнее «Чаадского», но и премьера профессионально сбитой оперы случается не каждый день.
