Чеховский фестиваль сыграл на «Волшебной флейте»
«Комише опер» привезла в Москву Моцарта Фестиваль театр Программа XXV Чеховского фестиваля открылась на Новой сцене Большого театра спектаклем-блокбастером из берлинской "Комише опер" -- "Волшебной флейтой" в постановке художественного руководителя берлинского театра Барри Коски и участников британской театральной группы "1927" Сюзан Андрейд и Пола Бэрритта. Рассказывает Юлия Бедерова. Объехавшая полмира "Волшебная флейта" Коски и "1927" сегодня представляет собой все тот же очаровательный визуальный аттракцион, соединяющий в себе зубодробительное эстетство и роскошный демократизм, свободу и строгость стиля, который поразил публику пять лет назад на премьерных спектаклях, когда "Флейта" стала сенсацией. Уникальный опыт претворения изящной оперы со всеми ее таинственными и музейными традициями в демократичное мультимедийное шоу без малейшего ущерба для хорошего вкуса, без банальности, вульгарности и стадионных подходов до сих пор по степени выразительности остается одним из непревзойденных. В нем камерность, страшно идущая моцартовской партитуре, сочетается с неманерной, ироничной концептуальностью философического толка (спор Царицы ночи с Зарастро -- спор природы и прогресса, светлого разума и хтонического чувства). А винтажная эстетика, смешно перекраивающая и передразнивающая известную оперную музейность, не только становится ключом к реанимации зингшпиля как современного жанра, но еще заметно рифмуется с визуальным стилем лайков, смайликов и наклеек социальных сетей (вот где самый зингшпиль). И не только тогда, когда по сцене от персонажа к персонажу начинают летать нарисованные сердечки. Спектакль Коски -- это история о любви и "дороге, которую всем, ищущим любви, придется пройти". Но в его "Флейте" почти никто не ходит. Большую часть времени персонажи приклеены к стене или полу. И значительная часть мизансцен в их человеческом актерском воплощении абсолютно статична: открывается дверь в стене-экране и на порядочной высоте, приколотая, как бабочка на булавку, появляется фигура того или иного персонажа. После арии дверь закрывается, и бабочка исчезает. Видеоанимация тем временем заполняет сцену филигранно нарисованным, бурным и остроумным действием. Здесь ходят драконы, волки, псы, коты, утки, слоны и неизвестного предназначения механизмы, летают совы, стрекоза (она же -- волшебная флейта) и колокольчики (они же -- смешные волшебные тетки). Ювелирная смесь живой игры и мультипликации отзывается смесью винтиков и шурупчиков в силуэтах людей и зверей на сцене. Оторваться от событий, полных синефильского очарования и выдержанных в эстетике нуара, Мурнау и веймарского кабаре невозможно, но есть проблема. Спектакль-аттракцион, как ожидалось, прекрасно вписался в московское сценическое пространство, но не в его акустику. Не теряя в визуальной увлекательности, он звучит анемично. И неизбежное сравнение с недавними гастролями оперы Экс-ан-Прованса на той же сцене оказывается не в его пользу. Музыкально спектакль под руководством Габриэля Фельца не складывается в такой же безупречно цельный и виртуозный текст, как это получается сценически. Он то бледен и пассивен, то суматошен, темпы статичны или вдруг торопливы, движение все время замирает, баланс так осторожен, что, кажется, если дунет со сцены нарисованный дракон, вся музыкальная конструкция рухнет, а колокольчики, звук которых еле слышен, просто унесет из зала. Главная музыкальная радость московского представления -- чудесная, лишенная малейших признаков малахольности, часто сопровождающей эту роль, Памина в исполнении Аделы Захариа. Ее моцартовский стиль уверенно прекрасен. Тамино (Жоэл Прието Леон) приходится нелегко, хотя его игра и вокал полны ироничной мягкости. Но кажется, что Памина в этом моцартовском театральном лесу с утками на колесах все-таки остается в совершеннейшем одиночестве. Ей не помогут ни Папагено (Рихард Шведа, почему-то стесняющийся петь), ни Царица ночи (Кристина Пулици, выбирающая бесцветную палитру для своей партии), ни Моностатос (Йоханнес Дунц) и Зарастро (Богдан Талош хорошо звучит через динамики, но, пришпиленный к стене, в живом звучании проигрывает самому себе), ни три дамы (Нина Бернштайнер, Тереза Кронталер, Каролина Сикора). Лишь звуки хаммерклавира, заменяющего в спектакле привычные разговорные сценки на фрагменты фортепианных сочинений Моцарта (вторжения на территорию "Флейты" До-минорной и Ре-минорной фантазий особенно игривы и вальяжны), в то время как диалоги переходят в белые титры готическим шрифтом на черной стене, сообщают Памине о том, что музыкально ей есть с кем разделить азарт моцартианства и ту "синонимичную музыке любовь", про которую в предисловии и на сцене говорит Барри Коски.
