Модная дочь священника, любящая рок-музыку, раскрыла тайны своей семьи

Толстая коса, очи долу, постный вид, юбка в пол, платочек на голове — примерно так выглядит типичная дочь священника. Но это все не про Марию Свешникову, которая любит модные стрижки, эпатажную одежду, русский рок, английскую группу Muse и никогда не полезет за словом в карман. Популярный блогер, журналист на днях дебютировала книгой «Поповичи», в которой приоткрыла дверь в достаточно закрытый мир семей православных священников. — Маша, когда пришло осознание, что твоя семья — другая, не такая, как у всех? — Это было понятно сразу, когда мы еще жили в коммуналке. Я подсознательно чувствовала, что у нас по-другому: четверо детей в семье, а у других — максимум один ребенок. Что раздается звонок в ночи, и папа берет чемодан с книгами и исчезает из дома. Что к нам постоянно приходят люди. Ты не понимаешь еще глубокий смысл, но осознаешь: в жизни твоей семьи происходит что-то такое, чего нет у других. С другой стороны, все это было для меня так привычно и обычно, что я не считала себя особенной. У родителей был круг единомышленников с разными, но похожими судьбами, а у тех — дети моего возраста, так что у меня не было ощущения, что я против мира, а мир против меня. Это появилось позже, когда я стала поступать в институт и общаться с другими людьми. Иногда мне казалось, что мы словно в непересекающихся плоскостях: говорим на разном языке, по-разному понимаем добро и зло. — Ты училась в школе в семидесятые. Это было время воинствующего атеизма. Приходилось скрывать, что твой папа — священник? — Мы скрывали. На физкультуре я прятала крестик. Когда переодевалась, прикалывала его к лямочке маечки, чтобы это не вызывало вопросов. А про папу в анкетах мы писали, что он служащий. — А как было с октябрятами-пионерами-комсомольцами? — В октябрята меня взяли, когда папа еще не был священником, в пионеры принимали всех автоматически, а с комсомолом вышла незадача. Меня одной из первых в классе рекомендовали, а я стала отказываться. Это вызвало непонимание. Пришлось признаться, что я верующая — для них это был пустой звук. Но для меня коммунистическая идеология была неприемлема. И тогда мама пошла в школу и сказала «нет». После этого всех наших остальных детей — моих младших сестер и брата — не взяли в эту французскую спецшколу. Пришлось их отдать в простую районную, по соседству, где было пожестче. Они уже не вступали в пионеры, все знали, что они верующие. Моего брата Петю там немножечко распяли на Пасху, но сестра Даша его отбила. Впрочем, фильм «Чучело» все смотрели. Чтобы над тобой издевались, необязательно быть сыном священника. — Каким был семейный уклад? Приходилось ли детям соблюдать православный пост, вычитывать утреннее и вечернее правило, ходить в храм? — Про посты ничего не помню, но тогда вообще была другая ситуация с питанием. Мы читали краткое правило — это 5–7 минут. Когда папу рукоположили священником в Калининскую (теперь в Тверскую) епархию, а потом назначили настоятелем на погост Чурилово при деревне Васильково, вариантов не было: мы всегда были на службе, а в Москве — по ситуации, но в субботу вечером и в воскресенье утром — обязательно. В какой-то момент у меня было искушение — программа Юрия Николаева «Утренняя почта» шла ровно во время литургии. Я уже интересовалась музыкой, а в это время стали показывать иностранные клипы — не всю песню, конечно, а какие-то фрагменты. Помню, как мы однажды ждали группу «Модерн Токинг» и не пошли на службу. — Были в семье запреты: не краситься, не гулять с мальчиками? — Как можно было не гулять с мальчиками? У нас была банда. Я ухитрилась подружиться с самым бандитским кланом. Зато это был такой бонус! Когда мы выросли, беспрепятственно ходили по самым темным закоулкам, потому что Боря Малинин сказал: «Машу и Марину не трогать!» Влюбляться я начала рано: в пятом классе, в 11 лет, влюбилась в мальчика из седьмого класса, но ему нравилась девочка-старшеклассница. — А за курение родители не ругали? — Курить я начала, спасибо Боре Малинину, в 13 лет! Мои родители никогда об этом не спрашивали. Я думаю, они бы расстроились, если бы узнали. Курение — не грех. Грех — это пристрастие. Папа будет меня сегодня осуждать за это пристрастие? В мои 52 года? Для моего папы важны не мелочи, а главное. Я думаю, он знает. Но чтобы сесть перед ним и закурить сигарету — этого не было никогда. Мне не нужна такая демонстрация. — Девочки-подростки бегают на свидания, ходят на танцы. Тебе разрешали? — Поскольку мы все исповедовались, каялись, читали списки грехов, было понятно, что грехи совершать нельзя. Красть и убивать никому нельзя, но по мелочи остальным, неверующим, все было можно. Я не понимала, почему нельзя курить, почему всем можно на танцы, а мне нет? Родители не то что запрещали, но считали, что это плохо. Потом уже, став взрослой, я поняла, что на деревенской дискотеке мне нечего было делать, и хорошо, что не пускали. При этом мы все были свободными людьми. Моя сестра Даша пошла в рокабилли, Таня стала хиппи, а брат Петя — панком. Я всегда любила наряжаться, чтобы было много колечек и всяких украшений. Маме это не нравилось, она говорила: «Елочка ты моя!» Так что, когда Таня повязала хайратник (повязка вокруг головы, один из главных атрибутов хиппи, от английского hair — волосы. — Е.С.), мои 25 колечек показались ерундой. — Твой роман с комсомолом не сложился. Это не помешало тебе стать студенткой вуза? — Я не поступила в университет на филфак и подала документы в Московский областной пединститут на романо-германский факультет. В приемной комиссии работали практикантки — девочки из моей школы. Они даже не посмотрели, что я не комсомолка. Я поступила, но декану как-то удалось выяснить это обстоятельство. На весь институт, который тогда считался идеологическим вузом, я оказалась единственной некомсомолкой. И декан, вручая мне студенческий билет, сказала, глядя в глаза: «Диплом я вам не дам!» И обещание свое сдержала. На третьем курсе я начала, как все нормальные студенты, прогуливать занятия, и меня единственную отчислили. Кстати, прогул был небанальным: я ездила в Пюхтицы в монастырь. Потом с потерей года восстановилась в Полиграфический институт на вечернее отделение. — А в студенческие годы бывали ситуации, когда спрашивали, кто твой папа, и тебе было неловко сказать? — Я этого не помню. Наверное, говорила, что он служащий, иногда называла его предыдущую работу — Министерство машиностроения. У меня есть знакомые, которые и сейчас не говорят, что у них муж или отец священники. Просто не всегда это вызывает хотя бы адекватную реакцию. Буквально два дня назад один человек, узнав, что я написала книгу «Поповичи» и что я дочь священника, сообщил, как он «ненавидит этих попов»! Сейчас мне есть что ответить, а тогда я терялась, потому что была очень не уверена в себе. — Одна из близких знакомых вашей семьи вспоминает, что под вашими окнами ходил стукач. Была опасность, что придут и что-то найдут? — Да, папу вызывали на допросы в КГБ, поскольку круги были не только священнические, но и диссидентские, и папа был знаком с Солженицыным, хоть и не принадлежал к числу его друзей. Кроме того, он писал статьи, которые публиковались под псевдонимом во Франции, но это был секрет Полишинеля. «Товарищ Ленин, работа адова будет сделана и делается уже!» — эту цитату из Маяковского я запомнила с детства и очень этим гордилась. Однажды папу предупредили об обыске, и он в ночи отнес к другу два чемодана книг. — Жизнь сельского священника и сегодня на грани нищеты, это в Москве богатые приходы. Как вы выживали, когда твой папа служил на погосте? — Знаешь, и в городе ситуация бывает неоднозначная. В центре Москвы огромное количество храмов, но мало прихожан. Самое «хлебное» место — это окраина. Нам богатыми быть не удавалось. Мама работала: преподавала в Ленинском педагогическом на подготовительных курсах. Она брала четверых детей, тетрадки, все продукты, потому что там, кроме картошки, соленых огурцов и варенья, ничего не было, и мы на перекладных ехали в деревню. Помидоры в 70-е на моих глазах первый раз привезли в деревенский магазин, и бабушки обсуждали, как их есть. Одна говорила, что посыпает сахаром. В моем классе учились дети замминистра юстиции, близнецы. Они жили очень скромно, и уже позже один из братьев рассказывал мне, что они умоляли папу купить им джинсы, но им было сказано: будете ходить как все. — Но отдыхать на море вы не ездили? — На море мы не ездили, но папа организовывал замечательные поездки по монастырям, где можно было жить бесплатно. Мы ехали в общем вагоне, на третьей полке и даже дрались за право занять это место. Это было приключением! — В то время даже на Пасху чинились препоны. Вокруг церквей стояли дружинники и не пускали молодежь в храм. — Однажды на Пасху мы с мамой и ее подругой пошли в храм Святителя Николая в Вишняках, в народе его называли Кузнецы. На подходах стояло оцепление из милиционеров и дружинников. И мама начала кричать: «Пустите нас! Вы завтра пойдете со своими иконами на ваш крестный ход!» (Это было накануне первомайской демонстрации.) Все равно не пускали. И тут на трамвае подъехал отец Валентин Асмус: высокий, стройный, как свеча! Он буквально раздвинул этот сомкнутый строй, и мы засеменили за ним. — Отец Ксении Асмус, чья история тоже есть в твоей книге. Дочь известного священника, она родила четверых детей от марокканца, мусульманина, и уехала вслед за ним во Францию. Как восприняла это ее семья? — Насколько я знаю, Ксению никогда не ругали. Есть настоящая любовь, которая случается очень редко, и ради нее ты можешь на многое пойти. Когда я была в коме, у меня были страшные видения, которые касались не меня, а моего папы и сына Мишани. И мне казалось правильным покончить с собой, чтобы их спасти. — Маша, я никогда не коснулась бы глубоко личной, даже интимной сферы, но в книге ты откровенно рассказываешь, как человек на твои слова «у нас будет ребенок» сначала предложил деньги, чтобы «решить проблему», а потом пожелал счастья. С кем ты поделилась в семье и как это восприняли? — С сестрой Дашей. Я не решилась признаться родителям, потому что очень боялась их расстроить, хотя мне было уже лет 27. Папа не знал до седьмого месяца. Я умудрилась во время беременности похудеть на 20 килограммов, потому что ничего не ела. Меня звали «женщина с бутылкой»: из-за сильнейшего токсикоза я могла только пить воду. До сих пор многое родителям не говорю, чтобы их щадить. А тогда они, конечно, расстроились, переживали. — Не было упреков, осуждения? — Пытаться достучаться можно, если человек сам не осознает, что он поступает не так. Почти всегда, с самого детства я понимала, когда делаю плохо. Зачем добивать ногами? Ни одного слова не сказали. Хотя папе, наверное, что-то высказывали, я догадалась по каким-то косвенным признакам. Мне не хотелось, чтобы кто-то из знакомых узнал. Поэтому во время беременности пошла на исповедь в первый попавшийся храм. Встреча с тем незнакомым священником запомнилась мне надолго. Сейчас я бы нашла что ему ответить. На первой же моей фразе он сказал: «Десять лет отлучения от церкви!» (Священник не дослушал до конца и решил, что произошла измена мужу. — Е.С.) Вторая моя фраза была: «Но я не замужем!» — «Тогда шесть!» Больше я туда не ходила. Меня это не отвернуло от церкви, но я думаю невольно о том, скольких могло отвернуть… — Косой взгляд, поджатые губы, грубые замечания в храме — это тоже отвращает. — У меня есть приятельница, которая рассказывает, что она не ходит в церковь, потому что, когда она зашла с накрашенными губами, ее выгнали. В один прекрасный момент пришла в наш храм. Молодая женщина плотной комплекции появилась в красных колготках, тунике, едва прикрывающей попу, с декольте и ярко-ярко накрашенная. Ей никто слова не сказал. Она походила, постояла, и больше мы ее не видели. — В книге ты приводишь слова Анны Ильиничны Шмаиной-Великановой, дочери протоиерея Ильи Шмаина: «Хороший священник приносит в семью несчастье — проблемы прихожан переходят на детей». — Два раза в жизни у меня были ситуации, когда все мне говорили, что меня сглазили. С точки зрения православного человека это полный бред. Но когда я пришла к папе с этим вопросом, он сказал: «Очень может быть, что сглазили, то есть пожелали тебе зла. Молекулы зла такие плотные и сильные, что они вокруг тебя аккумулируются. Паства священника состоит из разных людей, и вполне возможно, что сильные люди поневоле приносят боль». Конечно, все оставалось в доме духовника. Тогда ведь двери не закрывались. — Далеко не всегда дети священников разделяют позиции отцов. Модный писатель Сергей Шаргунов был одним из тех, кто подписал открытое обращение деятелей культуры и искусства в поддержку задержанных участниц группы Pussy Riot, а его отец — известный своим консерватизмом протоиерей Александр Шаргунов, глава комитета «За нравственное возрождение Отечества». Известны случаи, когда поповичи уходили из Церкви. Все знают историю Варлама Шаламова. — И Иосифа Виссарионовича тоже. Один из героев моей книги терял веру. У меня есть знакомые, которые уходили из Церкви и не возвращались. Но у меня не было желания бунтовать. И я бы расстроилась, если бы мой сын стал неверующим. — Ты ходишь на исповедь к твоему папе? — Хожу к нему почти всегда, меня ничего не смущает. Я, наверное, слишком хороша! (Смеется.) Не пошла к нему перед своей последней операцией, потому что не хотела его расстраивать и говорить, что боюсь умереть. Я очень боялась, что это случится, и отправилась на исповедь к другому священнику. — Давно знаю, что вся ваша семья активно занимается благотворительностью. Петя с женой Ольгой взяли в семью мальчика со сложным диагнозом — мышечная дистрофия Дюшенна и девочку с синдромом Дауна. Красавица Таня опекала девочек с трудными судьбами, а недавно взяла Димыча — мальчика, который никогда не будет ходить. — А с Мишей очень смешно вышло. Я первая познакомилась с фондом «Старость в радость» и хотела, чтобы Миша пошел туда. Он не разделял мой порыв, но вдруг однажды, когда поступил в Литературный институт, рассказал, что хочет с одной знакомой девушкой поехать в дом престарелых. Сегодня Миша и его жена Катя — волонтеры фонда. — В семьях священников гордятся преемственностью. Отцу Владимиру Правдолюбову, рассказ которого включен в твою книгу, и его брату так и говорили: прадед, дед, отец — священники, и вы будете священниками. Ты хотела, чтобы твой сын Миша продолжил этот путь? — Когда Мишаня окончил школу и не прошел во ВГИК, я предложила ему поступить в Свято-Тихоновский православный гуманитарный университет, тем более мой папа там преподавал. Был уже ЕГЭ, результаты которого действуют два года, поэтому не хотелось рисковать. Но мальчик мне сказал, что не видит себя священником, и тема была закрыта. Больше того, я никогда не хотела быть матушкой или монахиней. Ни единого дня. — Помню твою нашумевшую статью «Хочу быть матушкой», после которой девочек, которые живут при Сергиевом Посаде и мечтают выйти замуж за будущего священника, стали называть ХБМ-ками. Разве тебя не вдохновлял пример мамы? — Наоборот, я не хотела его повторить, потому что видела, что маме всегда приходилось жертвовать собой. Наверное, если бы у меня был роман с семинаристом, я бы стала матушкой, но этого не случилось. — Наверное, ты волей-неволей сравнивала молодых людей с твоим папой — протоиереем Владиславом Свешниковым. — До сих пор сравниваю. Практически невозможно найти такого человека, в котором бы сочетались внешняя красота, артистичность, чувство юмора с серьезностью, строгостью — в первую очередь по отношению к себе. Такого человека я не встретила. Моему папе не свойственны внешние проявления любви — объятия, поцелуи, но забота была всегда. Один раз тетя Шура, папина алтарница в деревне, рассказала: «Просыпаюсь ночью, а батюшка молится о семье и о детях». Для него это высшая забота и высшее проявление любви. — В последние годы очень изменилось положение Русской православной церкви в обществе. Из когда-то гонимой она превратилась в гонящую. — В Русской православной церкви тысячи священников. Сколько из них стали публичными? Не больше десяти. Озвучивается самое тенденциозное, самое скандальное. Но никто не пойдет узнавать мнение никому не известного священника, который, может быть, думает совсем иначе. А в православной церкви есть очень разные мнения и разные судьбы. Что касается официальных структур, то это такая же политика, но это не имеет отношения к Церкви, к дому Божьему. Я для себя это стала разделять. Был период в моей жизни, когда я работала в патриаршем журналистском пуле. На меня посыпался такой вал информации, что справиться с этим было непросто, и я для себя решила: есть две структуры: православная церковь, которая для меня является министерством Российской Федерации, и то место, куда я хожу к Богу, и между собой они никоим образом не пересекаются.