Холодная зима в Сибири. Как дети жили на войне?
В год 70-летия Победы в Великой Отечественной «АиФ» выпустил «Детскую книгу войны». Прочла от корки до корки. Плакала над каждой страницей. А есть ли воспоминания наших земляков-детей войны? М. Арефьева, Новосибирск Николаю САМОЙЛОВУ в роковом сорок первом было одиннадцать. Мальчишка только окончил начальную школу в родной деревне Ежула (ныне Куйбышевский район Новосибирской области). Средняя школа была в соседней деревне за 15 км. «Мама не решилась отдавать меня в чужие люди. Поэтому зимой 43-го я уже работал в колхозе», – вспоминает Николай Михайлович. Кто сгубил Рыжуху? «Вечером к нам пришёл бригадир и сказал маме, чтобы я завтра отвёз в райцентр призывника в военкомат на лошади. Райцентр – село Чумаково – было в 30 км от Ежулы. Шёл третий год войны. В армию призывали тех, кто не попал под мобилизацию в 41-м по причине плохого здоровья или брони. Призывником оказался наш дальний родственник Иван Самойлов. Утром мама собрала мне еды на два дня: день – туда, день – обратно. Мы запрягли Пеструху – так звали колхозную лошадь пёстрого окраса. Положили ей соломы – опять же, на два дня. И поехали. В Чумаково приехали вечером. Остановились у каких-то знакомых Ивана Самойлова. Иван пошёл в военкомат. Но его там не приняли. Сказали приходить завтра. Я собрался было домой, но родственник не отпустил, сказал: «А вдруг меня не возьмут. Я что, пешком домой пойду?» В то время для нас слово старшего было законом, и я остался. Так продолжалось три дня. Взятые с собой продукты мы в первый же день отдали хозяйке – жили все очень голодно. На второй день мне уже было неудобно садиться за стол. В военкомате судьбу моего родственника решили только на четвёртый день. Он вернулся и сказал, что его надо везти на железнодорожную станцию Кожурла – это ещё 30 км от Чумаково. Ни продуктов, ни сена для лошади у нас уже не было. Вместе с Иваном с нами поехал ещё один призывник. Я с ужасом думал, как буду один, без еды и корма для лошади, возвращаться 60 км обратно в Ежулу. К счастью, на станции Иван нашёл мне попутчиков – возниц из других деревень в той же стороне. Все они оказались женщинами. Мы организовали обоз и уже собрались тронуться, когда услышали возглас: «Кто здесь с Ежулы?» Все указали на меня. Незнакомец подвёл ко мне запряжённую в сани едва живую лошадь: «Это из вашей деревни». Оказалось, что на несколько дней раньше меня мой односельчанин, такой же подросток Сашка Гутов, так же повёз призывников в военкомат. Отъехав от деревни километров восемь, они столкнули его с саней, сказали: мол, возвращайся в деревню, лошадь будет в военкомате. Без отдыха и корма бедное животное прошло сначала 30 км до военкомата, а потом ещё 30 – до станции. Кличку лошади мне не сказали, поэтому я дал ей имя Рыжуха. Мы в деревнях не мудрствовали. Поэтому почти все рыжие лошади были Рыжухами, все чёрные кони – Вороными. А ещё – Белыми, Чалыми. Норовистым и непослушным животным давали фашистские клички – Гитлер, Геббельс. В первый день мы доехали до деревни Кайлы и остановились на ночлег. Корма для лошадей не было ни у кого. Сердобольные женщины посадили меня на печь и дали миску каши. Я так устал и замёрз в дороге, что вкуснее этой каши ни до, ни после ничего не ел. Утром, выйдя к лошадям, я увидел, что Рыжуха лежит на боку и хрипит. Вы видели глаза умирающих лошадей? Её глаза молили о помощи. Я попытался поднять ей голову: «Вставай, родная. Надо идти». Она водила ухом, как будто всё понимая. Но подняться на ноги не могла. Мои спутницы, поохав, запрягли своих лошадей и разъехались в разные стороны. Хозяйка дома, где мы ночевали, посмотрела на лежащую лошадь и поругала меня, сказав: «Езжай домой. Все равно ты её не спасешь. А сам надорвёшься». Но что делать с санями и сбруей? Привязать к своим саням? Тогда моя Пеструха тоже надорвётся и падёт. Я всё бросил и поехал в Ежулу. И вот мы идём. Лошадь еле передвигает ноги. А я то сижу в санях, перебирая оставшиеся клочья соломы, – ищу колоски с зёрнышками, то, чтобы не замёрзнуть насмерть, бегу рядом. За что хотели наказать? До нашей деревни оставалось всего несколько километров, как вдруг где-то громко завыли волки. Я и раньше слышал этот вой – дома, в деревне. Звук, конечно, жуткий. Но дома-то не страшно. Я подобрал хворостину, хотя понимал, что это оружие вряд ли защитит нас, если хищники всё-таки нападут. Вой слышался до самой Ежулы, постепенно приближаясь к нам. Пеструха под эти звуки прядала ушами и даже ненадолго ускоряла шаг. Наконец мы доехали до деревни. Я распряг Пеструху, завёл её в загон, дал еды и воды и пошёл домой. Вошёл в сени. Из комнаты появилась мама. На мгновение окаменев, она бросилась ко мне, крепко прижала, приговаривая: «Вернулся – живой, живой – вернулся... » Она уже не чаяла дождаться сына – ведь я уезжал на два дня, а пропутешествовал больше недели. Её слёзы капали мне на лицо, а я, счастливый, что оказался дома, плакал вместе с ней. Наплакавшись, она раздела меня, посадила на тёплую печь, собрала поесть. Но я так устал, что плохо двигался и не мог говорить. В общем, уснул, не поужинав. На следующее утро я подробно рассказал маме о своих злоключениях. Много раз рассказ прерывался слезами с обеих сторон. В обед пришёл конюх-бригадир, долго меня расспрашивал и был очень недоволен тем, что я бросил сани и сбрую от умирающей лошади. А через неделю мама пришла с работы вся в слезах. Её вызвал председатель и сказал, что у нас отберут корову за то, что я бросил лошадь в Кайлах. Кроме меня, в семье было ещё две сестры и брат. Потеря коровы означала для нас голодную смерть. Слава Богу, всё обошлось. Корову не отобрали. Выжила ли Рыжуха, я не знаю. Но её глаза, молящие о помощи, остаются в моей памяти до сих пор».
