Создатели Сноудена и Обамы нашли вдохновение в мусорном ведре

Мы заспорили, прежде чем раздать задания звездным скульпторам из Штатов, Европы, Австралии: какое «мусорное» слово на английском точнее отражает суть процесса — garbage, rubbish или trash? Обрезки, опилки, ошметки, чрево мусорного ведра — всё пошло в дело, ведь наша треш-акция, как ни странно, пришлась именитым ваятелям по вкусу. Мы предложили им воспеть гимн новым прогрессивным визуальным формам — простым, дешевым и экологичным — и сделать свой автопортрет (образ современного скульптора) из первого попавшегося хлама в мастерской. Они сказали: вау! Сколько предрассудков — «скульптура — невероятно дорогое искусство», «скульпторы далеки от народа, городят не пойми что»... Вот мы и решили доказать, что это самые демократичные люди на свете, хотя, увы, не в России. Нет, правда, мы были уверены, что наша наивная просьба «перевернуть помойное ведро и слепить из содержимого свой портрет» повергнет мастеров в шок. Собственно, наших молодых и повергла: «Ой, ну что вы, мы тут классическими формами занимаемся». Что делать — пришлось обращаться к маститым западным, не вылезающим из знаковых скульптурных биеннале в Ванкувере, Шеньчжене, Палмере... — Скульптор — это в моем случае технолог, которого сам материал вдохновляет на произведение, — чеканит слог художница из Лос-Анджелеса Аналия Сабан (Analia Saban). Берет фольгу, стаканчик от смузи, крошево от прежних скульптур. Пара колдовских пассов — и получается ее эко-портрет, где хаос и цельность в любой момент легко меняются местами. — Понятие «скульптор» крайне размыто, — отзывается Майкл Бейц (Michael Beitz), аккуратно собирая на полу своей студии в Нью-Йорке «портретную» инсталляцию из детских лиц, черепов, динозавров, — мы не говорим «скульптор», но говорим «художник». Это иногда входит в диссонанс, поскольку многие мастера работают с медиапрактиками, но не с материалом... Джон Клемент (John Clement), чьи «фирменные» огромные стальные «вихри» стоят по всему миру, выкладывает свое лицо из обрезков стальных труб, посередке на бетоне карябает глазки острым предметом: — Я вам одно скажу: люди рациональные приходят в шок от течения мысли, столь естественной для нашей среды! Карин Жибуло (Karine Gibouleau) из Монреаля делает крошечные цветные фигурки людей, исходя из остросоциальной проблематики — у нее и беженцы, и Обама, и сиротский приют... Ее портрет — это изначально белый стол, теперь же максимально заляпанный краской, с кусочками ткани, тампонов, проволоки. А вот человек, который сделал хлам своим стилем: хватая всё, что под руку попадется, он возводит вполне реалистичные образы, — Дарио Тирони (Dario Tironi) из Бергамо: — Марсель Дюшан учил нас, — говорит он, наваливая в гору головы и ноги от кукол, корпуса от айпадов, провода и сковородки, — каждый объект может рассматриваться диаметрально по-разному: его создатель скажет, «черное», а мы — «белое». То и другое будет правдой. И это прекрасно. * * * На дворе XXI век, скульптура как жанр улетела далеко вперед. Но, увы, в нашей стране она пока являет собой бабушкин сундук, из которого торчат то имперские амбиции, то неизживаемая надгробная стилистика, то фабрика-кухня однотипных псевдореалистических гомункулов... Вот уж где действительно треш. Безо всякой критики — она бессмысленна: время и так скоро сметет это старье. Мы решили сформулировать принципы новой визуальной культуры, смочив их нашей «мусорной» иронией. Уж очень хочется жить в ином скульптурном окружении, чем банальные памятники кому ни попадя, на которых молодежь вообще не акцентирует внимания по причине их полного несоответствия времени. И эта «новая реальность», по нашим скромным прикидкам, наступит уже лет через пять-десять. В свои права сейчас активно вступают дизайнеры — более практичный народ (скульпторы пойдут следом). А пока вот приходится писать такие тексты. Итак, ведущие мастера со всего мира помогли нам сформулировать… 8 принципов-советов новой городской и парковой скульптуры №1. Свалки и пустыри Раз мы начали свой экоманифест с мусора, почему бы им не продолжить? У нас все зациклились на том, что скульптура должна быть непременно вечной. Да с какой стати? В городе или за городом полно заброшенных строек, пустырей, невнятных раскопок, примыкающих к людным местам, так почему бы из «содержимого» сих злачных мест (гравия, щебня, кусков бетона, etc.) те же студенты не могут возводить временные инсталляции? Тем более зная, что на Руси «нет ничего более постоянного, чем временное» (афоризм приписывается десяти разным гениям от Свифта до Пруткова, но чаще его употребляют сантехники). Это дорого? Стоит копейки. Та же андеграундная стилистика, что и у граффитистов. Биеннале на свалках честнее, чем фастфудные биеннале в комфортных хай-тековских пространствах. И это реально торкает, как, скажем, известная скульптура из текстильных отходов в Гонконге, поднимающая проблему перепроизводств. А что думают наши спикеры? — Меня вообще не беспокоит, будут вскоре уничтожены мои работы или нет, — говорит канадская художница и скульптор Карен Лофгрен (Karen Lofgren), — вся человеческая культура становится сначала историей, а потом археологией. Мы с трудом пытаемся понять, сколь значимы были иные арт-объекты для homo былых эпох, какую функцию они несли. А мы создаем произведения, которые потом живут собственными жизнями, циркулируя по всему миру. За ними уже не угнаться — у них своя временная шкала, свое летоисчисление. Одинаково справедливое и к мусору, и к Джакометти. — Знаете, такой тип покровителя, который поддерживал Родена или Джакометти, сегодня встречается нечасто, — подхватывает американец Джим Дессичино (Jim Dessicino). — И я понимаю тех, кто ищет вдохновение в строительном мусоре. Либо они экологически сознательны, либо — и это чаще — у них просто нет бюджета на другие материалы. Недостаточное финансирование искусства в США напрямую подталкивает к такому типу творчества. Ну а кроме того… сам процесс создания необычной скульптуры может засесть в памяти людей гораздо глубже, чем банальный объект с городских улиц. — Вау, я обожаю использовать заброшенные помещения, — отзывается Майкл Бейц. — В этом свобода творчества и культурный жест. В США капитализм заглатывает буквально все из возможных мест для работы, а стоимость жизни постоянно растет. Так что на этих временных участках порою больше жизни, чем в иных галереях. Это способствует адекватному осознанию себя в профессии. — Да, мои вещи часто строятся из подручных материалов, которые можно найти на любой автосвалке — это пластик, электронные компоненты, игрушки, — объясняет Дарио Тирони. — Мои скульптуры символизируют важный аспект: крупные компании сегодня находятся в тотальной оппозиции к экологическим ценностям и производят товары (автомобили, телефоны, что угодно) максимально «скоропортящиеся», с малым жизненным сроком, чтобы человек побыстрее употребил их и выбросил, не удерживая и не храня… Всё это добавляет нынешним «смутным временам» шаткости. Когда у людей уходит почва из-под ног, они не чувствуют себя в безопасности, им не на что положиться, даже на вещи… — Как сказал знаменитый Бранкузи, «всё это пройдет и превратится в пыль, ведь мы живем между двумя ледниковыми периодами», — цитирует Джон Клемент. — Может, поэтому я и работаю со сталью — она переживет многие поколения… в виде скульптуры или в виде хлама. №2. Находка для вандала Кто сказал, что на скульптуру даже дышать нельзя, надо только молиться, упиваясь ее красотой? Человек нуждается в некоем допустимом выплеске энергии, и нельзя лишать его этого удовольствия. Поверьте, ни к образованию, ни к воспитанию, ни к социальному статусу «наскальное творчество» в лифтах и туалетах отношения не имеет. Человеку иногда просто хочется взять и что-нибудь накарябать, что-нибудь отколупнуть. Нужны громоотводы. В этом смысле прелестны скульптуры чуть подвешенных над землей желтых велосипедов в Дюссельдорфе (их много): казалось бы — ну велик и велик, велика что ли не видели? Но нет, каждый подойдет, схватится рукой за педаль, покрутит колесо. Живой контакт необходим. А не грозный дядя на пьедестале и цветочки вокруг. — Сегодня скульптура должна что-то каждому дарить, причем в прямом смысле слова, — говорит английский мастер Марк Невилл, черпающий вдохновение на войне, в том числе в Афгане и на Украине. — Пусть из нее выливается питьевая вода или от нее можно оторвать кусочек на память. Тогда произведение заработает. Вдумайтесь, как сократится дистанция между автором и зрителем, насколько быстрее человек поймет, что хотел сказать скульптор! …В том же Дюсселе у галереи К20 стоит ростовая бронзовая фигурка женщины с намалеванными на ней синей краской мужскими гениталиями. Может, ее и моют раз в год, но скульптура изрядно загажена. Зато она прекрасный индикатор происходящих в городе событий — от нашествия беженцев до пивных фестивалей, — и в этом ее миссия гораздо важнее, чем от сомнительного любования ее изначальным обликом. А есть и другой аспект… — Если моя скульптура помешает проехать в толпу смертоносному грузовику с террористами, но сама погибнет — это будет счастьем для меня, — продолжает Невилл, — я пойму, что не просто так родился и мой дар ниспослан свыше. Если бы это случилось, я бы, наверное, вообще стал лепить как неприкаянный. — Большой колдер (скульптура из листового железа, носящая имя легендарного мастера-абстракциониста Александра Колдера. — Авт.) вполне себе способен остановить грузовик террористов, — вторит Карен Лофгрен. — Будет ли она разбита — совершенно несущественно, главное — спасти людей! №3. Лэнд-арт: растворение с природой Одна из сложнейших форм — это скульптуры, внедренные в и без того прекрасный ландшафт. В России этот жанр не то что не развит, он еще не зародился (фестиваль «Архстояние» не в счет, поскольку имеет, в принципе, иную идею). У нас еще феодальная формация: все, что не заповедники, — срубить и застроить коттеджами. До крутого, тонкого по своей идее ленд-арта дело дойдет в последнюю очередь. Но говорить об этом надо, приводя диаметрально противоположные примеры: от гигантских прозрачных сетчатых голов каталонца Жауме Пленсы в йоркширском Парке скульптур (когда присутствие огромного «чуждого» объекта среди зелени холмов практически не ощущается) до «Человека, считающего башни Риги» латвийского скульптора Ольги Шиловой (когда нарочитое уродство железного героя в его фантастической анатомии лишь подчеркивает простор и великолепие набережной). Как тут не вспомнить об амплуа скульптора-демиурга? — Это вечный вопрос: чего мы приносим больше — пользы или вреда? — Слова Джона Клемента. — Если ты чист в своем акте творения, то твои скульптуры мгновенно разрушают любые территориальные и социальные барьеры, мотивируя людей к любви и креативу. — Бог сотворил человека или человек Бога? — Вопрошает Джим Дессичино. — От этого зависит суть: либо твоя работа на службе у Бога, либо ты стоишь с Ним на равных, делая из своих скульптур своего рода тотем. Ты можешь создать произведение, о котором будут знать все. Но. Никто, даже Бог, не может, как мы видим, объединить людей… — Чем прекрасна природа? — продолжает Карен Лофгрен. — Она оставляет скульптора в непосредственном контакте с человеком. Потому что контекст галереи предназначен для поднятия статуса представленных предметов и может стать местом поклонения. В галерее художник ощущает себя оракулом, но далеко не всегда эта миссия ему по плечу. — Столь грандиозные скульптуры, как статуя Свободы или статуя Христа Искупителя в Рио, — добавляет бельгийский архитектор и скульптор Люк Делю (Luc Deleu), — это в большей степени маркер значимого места, чем символ времени или эстетический смысл. Притом что статуя Свободы отражает несомненные инженерные достижения конца XIX века, чего не скажешь о Христе Искупителе… — Современная скульптура должна исследовать темы социальной несправедливости, войны, катаклизмов, — говорит Марк Невилл, — но выглядеть все должно тонко, легко. Забудьте про громоздкость, роскошь, китч. Учитесь у природы. Выросло поколение людей с тонким мирочувствованием, на них надо ориентироваться в первую очередь. №4. В фокусе — не сама скульптура, а ее отражение Есть редкий в мире жанр «скульптуры без скульптуры», когда художник, решая сложную задачу, строит впечатление зрителя на светотеневой игре или на удачном сквозном «простреле» почти при отсутствии собственно скульптурной формы. Сюда можно отнести знаменитый памятник Сожженной книги мастера Михи Ульмана на Бебельплац в Берлине (заглядываешь в окошко в полу, а там — белые пустые полки без книг при бестеневом ярком освещении, как в операционной). Отчасти к этой категории относится широко тиражируемый памятник поэту Михаю Эминеску в Румынии (сквозь легкий парящий абрис просматривается бесконечное небо над городом), сюда же — 13 стоящих вплотную секций от забора с сеткой-рабицей скульптора Майкла Делучии, самих по себе малопривлекательных, но бросающих на асфальт причудливые тени, столь любимые селфистами. — Конечно, скульптура скоро станет совсем иной, — комментирует Дарио Тирони, — уверен, наше восприятие, сенсорные приоритеты со временем поменяются. Мы придем к тому, чтобы полнее использовать прикосновение или запах. А это, в свою очередь, приведет к изменению формы и цвета. №5. Ухо в стене как залог комфорта Как одним жестом ценою в пять копеек сделать целую улицу милой, манящей и по-человечески теплой? Нет, на ней не надо городить официозные инсталляции из серии «Москва, я люблю тебя». Надо просто любить. Как это делает тот же Майкл Бейц, который на неприглядной домовой кирпичной кладке гипсом выкладывает ухо или чуть выступающий фрагмент живота с пупком. Все. Элементарная вещь, которую, конечно, раз по десять в год будут откалывать на память, но сути это не меняет: фрагментарная скульптура, изящная по своей идее и крайне неожиданная в данном месте, заставляет приходить сюда снова и снова… — Вся наша профессия вышла из человеческого тела, — подмечает Майкл Бейц. — Даже если современная скульптура не ссылается прямо на фигуру и классические формы, она все равно основана на материальных чувствах, и раз так, то абстракция есть правопреемник классицизма. Другое дело, что абстракция возникла в ответ на антигуманный мир, и наша задача — пусть даже через абстракцию — этот гуманизм и гармонию построить заново. — Интимная скульптура, — делится Дарио Тирони, — лишь подчеркивает, что личное видение художника сейчас куда более важно, чем его коллективная (в том числе кураторская) интерпретация. Поэтому коммуницирующая миссия скульптуры выходит на первый план. №6. Актуализация ставших неприметными старых скульптур Допустим, памятник Пушкину на Тверской или Чайковскому у консерватории актуализировать нет смысла, поскольку они являются местом встреч, им выпал счастливый жребий выполнить важную навигационную функцию. Но помимо этого в городе стоит масса «неработающего» (ни логистически, ни эстетически) бронзового хлама, который — опять же без всяких особых затрат — можно оживить, акцентировав на нем внимание. Затяните временно того же Достоевского у Ленинки в прозрачную розовую сетку — типа он на реставрации — и подпишите: «Достоевский отдыхает». Приевшаяся скульптура (рекордсмен по вопросу «А кто это?») моментально оживет. — Сегодня скульптура успешна, только если она вызывает тебя на разговор, — считает Джим Дессичино. — И разговор этот (как и новое искусство) начался с писсуара Марселя Дюшана и изогнутой дуги Ричарда Серра, которые свергли официальную скульптуру с ее мощных уютных вековых позиций. — Мемориальные статуи, создание которых профинансировало государство, — говорит Карен Лофгрен, — призваны поддерживать навязанные свыше текущие социальные ценности и нормы поведения. Но это, разумеется, никак не вяжется с функциями настоящей скульптуры, которая должна тесно коммуницировать с обществом, сопереживать конкретному человеку и, главное, исследовать и оспаривать все общепринятые нормы и морали, проверять их границы, проверять границы зрительской адекватности. Большинство государственных памятников концептуально некомпетентны. Исключение составляет разве что такой грандиозный жест, как гора Рашмор, в которой высечены портреты четырех президентов Америки. Настоящее искусство создает новые точки зрения, а не следует в русле старых. №7. Герой нашего времени Джим Дессичино создал белую ростовую фигуру Эдварда Сноудена, которую на тележке легко транспортировать из одной части города в другую, устанавливая при необходимости то там, то сям и так же легко ее убирая. Этакий принцип вечерней газеты: актуальный герой появляется в нужном месте в нужное время. — Пусть Сноуден осуждаем, — говорит Майкл Бейц, — пусть до конца не понятно, герой он или антигерой, но голос независимого художника (Дессичино) для меня важнее, чем голос Вашингтона. Сердце художника прозорливее. — Мы должны быть благодарны активистам, которые борются за наши права и свободу слова, попадая при этом то в ссылку, то в тюрьму, — продолжает Дарио Тирони, — эти люди заслуживают того, чтобы их помнили. — А вот я против, чтобы искусство напрямую комментировало людей нашего поколения, — слова Джона Клемента. — История сама его рассудит, а мы должны быть вне тренда, должны мыслить нестандартно, не идя на поводу у истеблишмента. — Конечно, скульпторы часто реагируют на актуальные процессы в мире, — присоединяется Карен Лофгрен, — но это совсем не означает, что надо делать статую или памятник. Памятник в моем представлении — это продолжение государственных функций, чуждых интимной и гибкой рефлексии художника. Так было во все времена — сначала памятник ставят, потом забывают к нему дорогу, а затем уничтожают по причине утраты популярности. — Скульпторы должны скептически относиться к власти, — объясняет Джим Дессичино, — и не поддаваться манипуляциям со стороны сильных мира сего. Сноуден пожертвовал своим комфортом ради того, чтобы придать огласке явные злоупотребления. И его жертвенный поступок вдохновил массу скульпторов и художников на создание многочисленных портретов. Не раз было так в истории, что скульпторы фиксировали героев, которые впоследствии оказывались злодеями. Что ж, это обязанность скульптора — документировать эпоху в своих трех измерениях. Но это и ответственность людей — видеть в скульптуре похвалу, возвеличивание или видеть документ. №8. Виртуальная скульптура ни в чем не проигрывает реальной Скульптура нынче — заложница (точнее, спутница) высоких технологий: люди, делая селфи, распространяют ее в медиасреде эффективнее любых газет и телевидения. Подчас картинка важнее оригинала («Биоморфное черное чудище» до сих пор у многих на слуху). Так что если ваше произведение еще нигде не установлено, для медиа это не имеет значения: смело заявляйте о своих намерениях. — Не знаю, как будет дальше, — слова Карен Лофгрен, — но пока объекту, ставшему лишь плоской картинкой на экране, нельзя сопереживать (а это главное), хотя через соцсети можно привлечь новых почитателей твоей эстетики. — Если бы не соцсети, где активно тиражируется мой Сноуден, — иронизирует Джим Дессичино, — вы бы вряд ли брали у меня интервью. Интернет — продолжение жизни, и у нынешней аудитории гораздо больше визуального опыта, чем прежде. — Понятно, что новые технологии предлагают захватывающие возможности, — допускает Майкл Бейц, — но они страдают от собственного совершенства, ведь и скульптор, и зритель должны опасаться шаблонности: только живой материал позволяет увидеть ошибки и пути их исправления. — Сейчас восприятие стало мгновенным, — говорит Дарио Тирони, — посетил сайт художника — все равно что сходил на его выставку. Но с увеличением скорости восприятия возросли эфемерность, поверхностный взгляд… — В сумасшедшей виртуальной реальности много ценного, — завершает Джон Клемент, — но она плохо передает процесс, ощущение поиска. А процесс у скульптора — медленный, непреднамеренный и грязный. * * * В качестве резюме скажем одно: само время наделило современную скульптуру важными свойствами всеобщей коммуникации. Художник должен помнить об этом и стараться нежно общаться с людьми (способы мы предложили), а не насаждать на наши бедные головы никому не нужный громоздкий конъюнктурный хлам, только убивающий и без того деградировавшую в России профессию.