«Должен ли я жениться на своей матери?»

Черные дыры, утопические пейзажи, скульптуры из жира и колючей проволоки, дома-мутанты и комнаты с привидениями — выставку, посвященную истории инсталляций в берлинском Музее современного искусства, расположенном в здании бывшего Гамбургского вокзала (Hamburger Bahnhof), уже включили в десятку топовых арт-событий 2017 года. Тут есть где разгуляться: работы радикальных, культовых, скандальных Йозефа Бойса, Аллана Капроу, Эдварда Кинхольца, Петера Фишли/Дэвида Вайса, Ильи Кабакова, Томаса Шютте, Грегора Шнайдера, Изы Генцкен, Пипилотти Рист и других занимают в общей сложности 3500 квадратных метров. Впервые связанные между собой не хронологией (что было бы естественно, учитывая, что первые работы относятся к 1960-м), а скорее ассоциативно, проекты образуют вневременной ландшафт, объясняющий, чем «пространственные скульптуры» (другое название инсталляций) притягивают и завораживают уже несколько десятилетий. Берлинский обозреватель «Ленты.ру» Ольга Гердт из 27 проектов, представленных на выставке Moving is in every direction («Движение в любом направлении»), выбрала десять самых гипнотизирующих. Эдвард Кинхольц (США) «Народное радио». 1975/1977 Сколь революционной была идея, возникшая еще в американские 1950-е, позволить зрителю находиться не снаружи, а внутри произведения, хорошо иллюстрирует уже ставшая хрестоматийной работа Эдварда Кинхольца. Американца, работавшего в жанре, который точнее всего можно определить как «хоррор», отличала редкая кровожадность. «Народные радиоприемники», или Vollksem fängers — самый безобидный из его арт-ужастиков, хотя и тут не обошлось без «мертвой натуры». Пространства, организованные подобным «Народному радио» образом, называют еще труднопереводимым на русский словом environments — что-то вроде диффузии среды реальной и виртуальной, участниками и даже создателями которой часто выступают зрители. У Кинхольца всяк входящий в помещение, похожее на кладбище, кухню и радиорубку одновременно, становится активатором процесса. Жмешь на педальку — и расставленные на кухонных столах радиоприемники реагируют музыкой Вагнера. Радиоаппараты времен Третьего рейха Кинхольц и его жена-соавтор Нэнси насобирали в 1970-х на берлинских блошиных рынках. Компанию зомбоящикам, полоскавшим домохозяйкам мозги, составили (похоже, с тех же барахолок) стиральные доски. Увенчанные рыцарскими крестами, которыми Гитлер награждал героев лично, они выглядят теперь как надгробия павшим «за родину, за фюрера». Все эти «реди-мейд» — готовые предметы (историю их изобретателя Марселя Дюшана, который в 1913-м взял писсуар, перевернул и, переименовав в «Фонтан», вместо авторской подписи поставил что-то вроде «дурак», знают все) были бы безобиднее консервных банок, если бы Кинхольц не соорудил из них этот тревожный кладбищенский пейзаж. Для первого послевоенного поколения, больше всего боявшегося повторения прошлого, эта инсталляция стала такой же знаковой, как открывший тему зомби фильм Джорджа Эндрю Ромеро «Ночь живых мертвецов». Сюзан Филипс (Великобритания) «Поврежденные войной музыкальные инструменты» (Shellac). 2015 Эту инсталляцию надо слушать. Хорошая пара и альтернатива «Народному радио» Кинхольца, хоть и расположена совсем в другом крыле Hamburger Bahnhof. Автору из XXI века что Вторая мировая, что Первая, что Крымская 1853-1858 годов — все одинаково далеко. В покалеченных в ходе всех этих войн музыкальных инструментах, которые шотландка Cюзан Филипc нашла в британском Военно-историческом музее, она видит не столько проводников зла, сколько его жертв. Идеологию, которую Кинхольц в старых вещах активирует, Филипс обезвреживает, устраивая вышедшим из строя инструментам что-то вроде реинкарнации. Мелодию The Last Post, которую исполняли после окончания боевых действий, а в мирное время играли на похоронах, она записала отдельно на каждом инструменте — саксофоне, кларнете, тубе, флейте, потом фрагментировала записи и распределила по транслирующим их приборам. Каждый громкоговоритель над головами посетителей передает голос только одного инструмента. Собрать всю аудиокинетическую скульптуру под силу только зрителям. Перемещаясь от одного голоса к другому, они могут даже создать что-то вроде новой мелодии. Барбара Блум (США) «Видимость комнаты. Ящики, библиотека, софа, стол для игры». 2013-2015 С легкой руки все того же Марселя Дюшана, придумавшего формулу A Guest+A Host=A Ghost («гость» плюс «хозяин» равняется «привидение»), художники начали строить разные ghost room. Немец Грегор Шнайдер (его «Спальня» есть на выставке), например, с конца 1980-х перестраивает отцовский дом. Снаружи здание не меняется, внутри же появляются и исчезают комнаты, лестницы обрываются, коридоры ведут в тупик, а главное — в нежилом доме появляются следы неведомых гостей: одежда, посуда, постельное белье. Конечно же, это хозяева, но их пребывание столь скоротечно, что в собственном доме они кажутся гостями и даже привидениями — для тех, кто их так и не увидел. Бирюзовый интерьер американки Барбары Блум — из того же ряда. Внешне — фейк, муляж, подделка. Даже книги на полках — часть пластиковой декорации, а стулья вокруг столика висят как призраки, не касаясь пола. Но если осмотреться — у места обнаружится скрытая тайная жизнь. Кто-то оставил фишки на столе (Эмиль Золя, Иисус и покинувшая нас несколько лет назад в возрасте 27 лет певица Эми Уайнхаус, сообщает программка). И вырезал страницы в книге, спрятав туда крохотный свиток торы, как в тайник. Кто-то выдвинул ящики муляжного комода и забрал предметы. Настоящие антикварные (часть готовых вещей Блум приобретает на аукционах) футляры из-под скрипки, парфюма, бинокля и других вещей лежат открытыми, идеально сохраняя форму чего-то, чего нет. «Было бы хорошо, если бы люди воспринимали представленные объекты как средство для обучения или медитации, чтобы задумались, сколь ненадежны наши представления о вещах и как быстро они меняются», — Барбара Блум сказала это о другой своей инсталляции, но к этой тоже применимо. Петер Фишли/ Дэвид Вайс (Швейцария) «Без названия» («Проекция вопросов»). 1981-2003 Фишли и Вайс — те еще затейники. Это они придумали получасовой знаменитый фильм «Ход вещей» (1987), где предметы (старые шины, тряпки, ведра и прочий найденный в гаражах хлам) валятся один на другой, демонстрируя эффект домино как кармический закон в действии. Содержимое проекта «Вопросы Проекции» — тоже в некотором смысле мусор, только извлеченный «из головы». В темной комнате, наблюдая вопросы, проецирующиеся на стену, зрители могут сидеть часами. «Почему я постоянно падаю с кровати?», «Должен ли я жениться на своей матери?», «Не воняю ли я?», «Желтый сочетается с фиолетовым?», «Почему я всегда со всем соглашаюсь?», «Разве можно представить Всё?», «Париж — это где?», «Кто у меня дома, когда меня там нет?»... И самый актуальный: «Должен ли я верить всему, что показывают по телевизору?» Вопросов примерно 400. Одни — детские. Другие — риторические. Почти все — бесполезные. На них либо нет ответа, либо он не требуется, поэтому мысли возвращаются и ходят в голове кругами. Мысли-призраки, мысли-паразиты, мысли, найденные на помойке, — чем не готовые арт-объекты? Марсель Бродхарс (Бельгия) «Зимний сад». 1974 Что за персона за этим мещанским ужасом в кадках скрывается! Дадаист, сюрреалист, друг и поклонник Рене Магритта, поэт, художник, выдумщик, авантюрист и хулиган, Марсель Бродхарс составил этот «Зимний сад», или, как его еще называют, «пальмовый интерьер» для групповой выставки в Брюсселе из 16 садовых стульев, 26 пальм и множества репродукций со слонами, змеями, верблюдами и прочей экзотической живностью и растительностью. Выглядит невинно, даже тупо. Но именно этот интерьер европейцы приняли к сведению как карикатуру: распихать «экзотику» по рамкам и рассадить по кадкам, каталогизировать и организовать как музей, вовсе не означает переварить, изучить и интегрировать. Но, возможно, ничего такого назидательного Бродхарс не имел в виду. Он (как Барбара Блум) любил всякие «видимости»: скорлупки, ракушки, футляры, оболочки и прочие формы без содержания. Мог выставить в качестве арт-объекта яичную скорлупу или залитый гипсом томик собственных стихов — выглядит отлично, но попробуй прочитай. Кому захочется больше Бродхарса (его мало не бывает) — в Дюссельдорфе открылась выставка его работ. Куин Юфен (Китай — Германия) «Создание рая». 1996-2002 Тот случай, когда ответ на вопрос «из чего это сделано?» является и ответом на вопрос «что это?». В соседнем с работой китаянки помещении — инсталляция Йозефа Бойса «Сало», сделанная из... сала. Спрессованные в 1977-м в гигантские объекты тонны бараньего и говяжьего жира выглядят сегодня как доисторические окаменелости, дети любят трогать их руками. Инсталляцию Куин Юфен не потрогаешь: она из колючей проволоки, под которой валяются исполняющие китайскую оперу стволы бамбука. У существующей между Китаем и Берлином художницы часть инсталляции представлена как зрелище (на фоне желтого занавеса — почти театральное), другая отражает творческий процесс по его созданию. Зрелище — это «сад» из проволоки, воздушный, прозрачный, но абсолютно непроходимый, скрывающий больше, чем открывает. Садовая тележка, коробки с высохшими морепродуктами, старые платья и пожелтевшие газеты, похоже, остались после тех, кто «сад» разбивал. Самая трудная для толкования инсталляция, возможно, в этом и не нуждается. Материалы — шелк, проволока, дерево, в труху превратившаяся еда — говорят сами за себя. Осознать их диалог и противостояние в полном объеме и означает считать послание. Кристофер Кулендран Томас (Великобритания) «Новый Илам». 2017 Название отсылает к провалившемуся утопическому проекту — претендовавшей на особое государственное развитие территории Тамил-Илам, которой в ходе 25-летней (1983-2009) гражданской войны так и не удалось отстоять свою независимость от Шри-Ланки. «Новый Илам» — рассуждение об утопии и одновременно презентация проекта: как жить «альтернативно» — дома, в обществе, экономически. Среды в интерьере «Нового Илама» перетекают друг в друга: дом и сад не конфликтуют, а образуют единое пространство. Виртуальный мир проникает в материальный, разница нивелируется. Этот дом, как родительский Шнайдера, не сведет с ума тайниками, тупиками и коридорами. Ничего делать не надо: садитесь на диванчик, расслабьтесь, слушайте имитирующий плеск волн шум воды в аквариумах, любуйтесь помидорами и гигантской рукколой в ящиках и смотрите «бродилки» в телевизоре, рассказывающие об утопиях, внедрявшихся с помощью топора, ножа и пистолета. Вольфганг Тилльманс, Иза Генцкен (Германия) «Научная фантастика. Быть счастливым здесь и сейчас». 2001 Пока одни анализируют прошлое, а другие фантазируют о будущем, Тилльманс и Генцкен демонстрируют, как выглядит счастье жить «здесь и сейчас» (популярную книгу на эту тему в 1990-е выпустил философ Экхард Толле: его «Сила момента сейчас» по сей день выходит миллионными тиражами). Как объект научной фантастики, НЛО практически. Как нечто недостижимое. Попасть в настоящий момент сложнее, чем переместиться в прошлое или будущее. На гигантском фотопанно Вольфганга Тилльманса «здесь и сейчас» выглядит как помещение со следами бурной вечеринки: «вчера» прошло, а «завтра» еще не наступило. Отражающая же и умножающая тилльмановский «закат Европы» внушительная конструкция Изы Генцкен создает что-то вроде ситуации Нарцисса для зрителей. В узком коридоре между двумя зеркальными колоннами можно любоваться многократно отраженными другими людьми, но себя любимого можно увидеть только в единственном экземпляре, как ни крутись. Есть над чем, как говорит Барбара Блум, помедитировать. Пипилотти Рист (Швейцария) «Ремейк уик-энда». 1998/2017 Уже в 1990-е ее называли классиком видео-арта. Визионерша и провокаторша Рист похожа на свой идеал — Пеппи Длинныйчулок (отсюда имя). Не только потому, что рыжая и наглая: прыгает голой в видеоперформансах и не знает стыда в демонстрации всего, что люди прячут — от чувств до обнаженного тела, которое для нее такая же невинная флора и фауна, как любая другая. Рист — поверх барьеров. Вот кому «здесь и сейчас» дается легко, как дышать. Ее видеоинсталляции — чистая медитациия и чистое удовольствие, нечто сравнимое с прогулкой в лесу или берегом моря. Скорее — моря. Поскольку ландшафт, которым предстоит любоваться в работе «Ремейк уик-энда», похож на острова в океане, обозреваемые с высоты птичьего полета. Их можно обходить, любуясь льющимся на каменную или песчаную поверхность откуда-то с небес волшебным кино с минималистским повторяющимся сюжетом. Голый человек шагает по мосту. Девчонки смеются и прыгают по камням. Автобус едет. Люди в кафе пьют пиво. Летний вечер у костра. Картинки мира, виды земли, поэзия простых моментов — напоминает фильм Джармуша «Патерсон», хотя название инсталляции отсылает к старому и довольно кровавому «Уик-энду» Годара 1967 года. Но ведь у нас «ремейк», и не 1960-е — так почему бы не расслабиться? Брюс Науман (США) Room with My Soul Left Out, Room That Does Not Care. 1984/2010 Сюда входить вообще не рекомендуется. Лучше полюбоваться этой архитектурной ловушкой издали. Похожий над адскую печь шедевр Брюса Наумана находится в самом конце выставки и музея. Два горизонтальных и вертикальный коридоры перекрещиваются и образуют в точке пересечения пустое пространство. По настоящему пустое. Пусто под ногами (вырытый в глубину колодец прикрыт решеткой), над головой, справа, слева, сзади и спереди тоже ничего. Ничего, в чем можно «отразиться». Во что можно реинкарнироваться. Ни вещей, ни зеркал, ни звуков. 401-й вопрос в коллекцию Вайса/ Фишли, если бы прозвучал здесь, был бы таким: «А я-то где?»