Выдающийся оперный певец Паата Бурчуладзе возглавит оперную труппу Михайловского театра. После новости о грядущем назначении артист встретился с корреспондентом «Известий» и поделился творческими и административными планами. — Почему вы согласились стать художественным руководителем оперной труппы Михайловского театра? — Около года назад Владимир Кехман спросил, какие у меня планы. Тогда к содержательному разговору я еще не был готов. А в декабре я приехал в Петербург на день рождения Юрия Темирканова — мы с ним очень дружим и всегда встречаемся 10 декабря. И тогда появилась возможность увидеть Михайловский театр своими глазами. Никогда прежде здесь не был. Мне театр очень понравился, и после я еще многое прочел о нем. Театр хорошо известен в России, за границей по имени его тоже знают. Это большая традиция и интересные возможности. И когда Владимир предложил мне возглавить оперу, я принял предложение. — Лидер творческого коллектива, по распространенному мнению, чем-то похож на повара. У того и другого «на кухне» непременно должно готовиться какое-то вкусное блюдо. У вас есть секретный рецепт? — Я был бы плохим поваром, если бы легко выдавал секреты. Конечно, рецепты есть. Я думаю, что опера в театре в данный момент еще далека от того, какой могла бы быть, имея такой потенциал. Оперная труппа не гастролирует за рубежом, и это жалко. Я слышал певцов, был несколько раз на спектаклях, присутствовал на репетициях. Есть очень хорошие голоса, но не всегда присутствует европейская культура исполнения. Я бы хотел это всё привести в порядок. И если я сочту нужным, что кому-то надо менять свою манеру, я буду требовать от певцов, чтобы они обязательно сделали так, как полагается сегодня на международном уровне. — Ваша вокальная карьера уже стала своего рода легендой. Вы работали с дирижером Гербертом фон Караяном и тенором Лучано Паваротти. Какова роль этих людей в вашей жизни? — Она очень большая. Слава Богу, что успел встретиться с Караяном за несколько лет до его смерти. В течение 3–4 лет во всех спектаклях, которыми он дирижировал, я был занят в басовых партиях. И я участвовал в его последнем выступлении на Зальцбургском фестивале, когда исполнялся Реквием Верди. Кроме того, мы записали с ним Реквием Моцарта и «Дон Жуана» того же автора. Чем мне помог Караян? Он меня, молодого певца, показал всему миру. Это был 1984 год, начало моей карьеры. Караян дал интервью, в котором сказал: «Паата Бурчуладзе — второй Шаляпин». И что получилось? Я не стал Шаляпиным. Но уже само то, что одна легенда сказала о другой легенде и в этом разговоре прозвучало мое имя, было достаточно, чтобы все театры обратили на меня внимание. Эта история не обо мне, а о Караяне — одного его слова было достаточно, чтобы сделать мне такую карьеру. А потом я встретился с Паваротти. В «Ковент-Гардене» была премьера «Аиды», куда я попал абсолютно случайно. Паваротти там первый раз пел Радамеса — и внимание всего мира было приковано к этому спектаклю. И он меня за руку за собой везде водил. Мы спели вместе очень много спектаклей. Когда между Советским Союзом и США был «железный занавес», я стал первым певцом, который выступил в Америке. И это тоже благодаря Паваротти — в 1987 году он взял меня в Филадельфию. — А теперь уже вы помогаете профессиональному становлению молодых артистов. — Добро всегда дает стимул самому совершать добро. Очень много молодых певцов, которым я помог, теперь поют на международной сцене. В Михайловском театре мы совместно с Кехманом планируем создать Академию молодых певцов. Я всегда хотел иметь учеников. Меня часто просят, чтобы я давал мастер-классы. Но учеников в полном смысле слова у меня никогда не было, потому что разовые уроки, между которыми могут проходить месяцы, — это несерьезное отношение к вокалисту. Уроки надо давать систематически, ведь человек тебе доверяет свою профессию и судьбу. Мои собственные выступления на разных сценах будут продолжаться, ближайшие — в мае в Лондоне. Но при этом я планирую проводить в Петербурге большую часть года и буду заниматься театром и академией. Скоро мы проведем конкурс. Певцы, которых мы выберем, не должны быть абсолютно «сырыми», нам нужны профессионалы. Не имеет значения, сколько их будет — пять или пятнадцать, главное, чтобы у них был талант. Я хочу создать группу молодых и талантливых, которые будут прославлять за границей имя Михайловского театра. У меня есть знакомства среди директоров и импресарио, и я смогу им показать певца, когда он будет к этому готов. — В числе ваших ролей на оперной сцене самые разные персонажи. Обычно артист своим героям передает некоторые собственные черты. Существует ли обратный процесс? Были среди ваших героев такие, кто повлиял на ваш характер, систему ценностей? — Лучше все-таки в одну сторону, отсюда — туда, на сцену. Я играл очень плохих людей и даже дьявола, и я бы не хотел, чтобы они влияли на мою жизнь. Но всегда надо оправдывать персонажа, которого исполняешь, искать в нем хорошие черты, чтобы зритель почувствовал к нему симпатию. Даже если это Мефистофель. Или, например, Борис Годунов в опере Мусоргского. В этой роли не добиться совершенства. Эскамильо в «Кармен» Бизе можно один раз исполнить так, что все скажут: «Да, это величина!» Там не надо ни мысли, ни чего-либо другого, только голос. А в Борисе каждый раз меняется характер, каждый раз ты находишь что-то новое. И каждый раз у тебя меняется отношение к этому персонажу. — Опера в массовом сознании нередко ассоциируется с закрытым клубом, элитарным сообществом. Так ли это на самом деле? — Конечно, опера — это элитарное искусство. Но многие его представители вышли из очень простых семей, из глубинки. И при всей элитарности опера — это то искусство, которое надо обязательно сохранять. Если в театре, к примеру, идет 10 спектаклей, то хотя бы половина из них обязательно должны быть традиционными, чтобы народ этот «антиквариат» видел. Я, конечно, против того, чтобы всё ставилось по-старому, надо пробовать новое, но это должно быть со смыслом. Опера не должна терять свою античность, чтобы не терялась сама музыка, чтобы она соответствовала тому, что идет на сцене. А бывает, что слышишь одно, а видишь совершенно другое. Сегодня в Европе спектакль ставится так, что зритель предпочитает слушать записи и смотреть старые видео. У меня был в Мюнхене эпизод, когда мы представляли новую постановку «Набукко» — без особого успеха. И вдруг на одном из представлений компьютер, который управлял движением декораций по сцене, испортился. Мы были вынуждены три спектакля спеть в концертном варианте, без движения, и вот тогда был колоссальный успех. Всегда надо помнить, что практически каждый день в театр приходит новый зритель, который хочет коснуться великого искусства. И если он видит безобразие на сцене, то второй раз уже не придет. — Стало быть, вы на стороне консервативного подхода к постановке? — Да. Уже всё написано, композитор и драматург между собой уже договорились. Нужен просто неглупый человек, который предложит, как это сделать на сцене. Он должен быть образованным и профессиональным, не надо мудрить. К сожалению, я в этом убежден, многие режиссеры ищут скандала, чтобы прославиться. У некоторых это получается, и мы знаем их имена. Вспомним Франко Дзеффирелли. Что он делал? Да ничего особенного, просто красивые спектакли. Мы сегодня проснулись, собираемся пойти в театр. Что мы там надеемся увидеть? Тьму, проблемы? Или мы хотим побывать в сказке? В Германии сейчас такие спектакли, что их все можно поставить в одной декорации. Везде черно-белое и везде ступеньки. Можно исполнить «Севильского цирюльника», а можно «Аиду» — всё что угодно. Так и делают. И все почему-то в шинелях. Но человек, приходя в театр, стремится приобщиться к искусству и отдохнуть. Давайте дадим ему эту возможность, и тогда он к нам вернется. — О ком должен заботиться художественный руководитель в первую очередь? О зрителях? Артистах? — Честно скажу: об артистах. Я очень хочу получить максимум от каждого из них. Все должны себя проявить. Никто из великих, с кем я дружил, Паваротти или Ренато Брузон, ни разу не сказал: «Я великий». Все занимались день и ночь. И это надо постоянно внушать молодым артистам, которые нередко, спев спектакль, думают, что уже готовы покорить весь мир. На этой видимой вершине начинается конец их карьеры. — Вы по национальности грузин, пели по всему миру, сейчас живете в Берлине и готовы переехать в Россию, чтобы руководить русским театром. Можно ли считать, что опера — это идеал универсальности и глобализации? Или все-таки национальные границы никто не отменял? — Опера принадлежит всем. По-другому большое искусство не получается.
