Урхобай: праздник большого костра

Говорят, возле селения Талух в горном Чародинском районе Дагестана бил источник солоноватой воды. Люди на него любовались, а животные приходили напиться и полизать кристаллики соли. Одна беда — овцы отбивались от стада и прибегали сюда без пастухов, частенько доставаясь волкам на обед. Надоело горцам терять скотину. Решили они избавиться от родника. Кто-то из старожилов вспомнил подходящий обряд. Плюнули в воду, заткнули трещину в скале дохлой кошкой и сказали: «От тебя, источник, больше вреда, чем пользы. Исчезни!» И он действительно вскоре иссяк. Сработало заклятие, природа забрала обратно подарок, который люди не сумели оценить. Праздник, которого нет — Урхобай? Первый раз слышу, — недоверие большого начальника из администрации района чувствовалось даже сквозь телефонную трубку. — Нет у нас никаких особенных праздников! Что все отмечают, то и мы: Первомай, Курбан-Байрам… Не помогали даже уверения, что свежая видеозапись Урхобая есть в интернете. Только через четыре дня нашелся человек, подтвердивший: праздник существует и его можно увидеть. Чародинский район — не самый далекий в Дагестане. От туристического Гуниба — всего полчаса езды. Но посещают его редко. Трасса тупиковая, ведет к горстке деревень, о которых толком ничего не известно. Когда проезжаешь селение Кулла, на противоположной стороне каньона видны остатки старой дороги — вбитые в отвесную скалу рельсы, на которых кое-где сохранилось покрытие. В Центральной Азии подобные дороги называют оврингами. В советские времена грузовики Дагпотребсоюза сгружали товары в паре сотен метров от опасных мостков. Через овринг их провозили исключительно местные водители, и мало кто делал это без ста грамм для храбрости. Машины часто срывались в пропасть. Так погиб певец Магомед Нурудинов — его Расул Гамзатов называл дагестанским Полем Робсоном. Только в 1977 году построили объездную дорогу, и путешествие в Чароду перестало быть смертельно опасным. К гостям чародинцы оказались настолько непривычны, что полиция меня задержала секунде на тридцатой прогулки по райцентру. Кто такой? Зачем пожаловал? Правда, разобравшись, сами отвезли меня в нужное селение. И на том спасибо. Талухцы удивились не меньше, чем полицейские. — У нас маленький хуторок, сюда приезжают только налоги собирать, — выразил общее мнение дед Камиль. Но даже странных незнакомцев, с записными книжками, в горах принимают как друзей. Под призывный свист чайника на столе мигом появились блюдца с черничным и брусничным вареньем. Снаружи доносился хруст снега под сапогами, с чердака разливался аромат яблок, и вскоре мне казалось, что я чудом перенесся с Кавказа куда-то под Вологду. Иллюзия развеялась, когда старик взял микрофон. Приставив к уху ладонь, он возвестил в громкоговоритель всему селению о начале праздника Урхобай. Самое страшное ругательство «Урхо» переводится с местного наречия как «большой костер», «бай» — как «праздник». Каждую зиму, за месяц и неделю до весеннего равноденствия, неподалеку от аула утром вкапывают рядышком в землю три березовых ствола из соседнего леса. Ребята приходят к ним с мешками шишек и колючек, разводят в железном мангале огонь и хором призывают остальных мальчишек нести топливо, выкликая их по отцовскому имени. Не беда, что ребенок еще ходить не научился. Крики «Тащите хворост за сына Ахмеда!» не прекратятся, пока не явится с вязанкой родственница младенца — чтобы тут же уйти обратно в деревню. Женщинам на празднике не место. Охапки в узком пространстве между стволами поднимаются так высоко, что вскоре их приходится закидывать вилами. Ведь огню предназначен весь хлам, скопившийся у сельчан с прошлого года. Здесь и хворост, и сорняки, и старые сломанные стулья — лишь бы горело. Пока будущий костер растет, ребята катаются на коротеньких самодельных санках, играют в догонялки и кувыркаются, падая спиной в мягкий снег. Их всего восемь. А ведь полвека назад костры зажигали в двух местах и десятки мальчишек из верхней и нижней части аула соревновались, у кого пламя выше. В прошлом году талухскую школу окончательно закрыли, так что на праздник дети приезжают из города. В потоке шуток на местном диалекте аварского то и дело мелькает единственное русское слово — «пиписька». Видимо, такого страшного ругательства на родном языке они не знают. Детский смех летит над деревней, и даже самые хмурые старики в этот вечер улыбаются до ушей. Радостному человеку теплее суровой чародинской зимой. Поэтому к праздникам тут особое отношение. Как-то в канун Курбан-Байрама умер сын талухца Шамсудина. В день такого горя соседям веселиться нельзя. А в крохотном селе все — соседи. И отец, чтобы не испортить друзьям праздник, скрыл смерть ребенка. Дом его славился гостеприимством, от поздравлявших не было отбоя. Шамсудин накрыл длинный стол. Он сам обслуживал гостей, а жена держала мертвого младенца под покрывалом и с улыбкой отвечала на поздравления. Память о том празднике, ненадолго потеснившем саму смерть, не угасла в ауле до сих пор. Продолжение следует? На закате ребята факелами зажигают костер. Пусть старое и дурное сгорит без следа, согрев напоследок землю. Пусть поскорее придет весна! Альпинистка она плохая, в горы поднимается медленно. Костер вздыхает, звонко потрескивает, сыплет искрами. Сельчане следят за дымом: если он стелется над полем — жди теплой весны и хорошего урожая. Если поднимается вверх — что ж, придется еще потерпеть. После костра дети гуськом идут обратно в селение. Их подгоняет глашатай — на эту должность каждый год избирают одного из старших мальчиков. Длинной палкой с утолщением на конце он управляет малышами, не дает им выбиться из строя. Так сотни лет назад их предки собирали юношей в мужские союзы, где строго учили традициям и боевой дисциплине. По всему Горному Дагестану, от Кубачи до далекой Цунты, молодежь селилась на месяц-другой в отдельном доме, куда женщинам ходить запрещалось. Односельчане обеспечивали их всем необходимым, чтобы в нужный момент воины слаженно защитили аул от врага. Полчища монголов и пушки князя Аргутинского-Долгорукого, в память о котором горцы давали шелудивым псам кличку Аргут, давно не тревожат Талух. Даже от последнего преступления здесь прошло так много времени, что сельчане сбились со счету — 30 лет без криминала отмечали еще в прошлом веке. Но в день Урхобая ребята по-прежнему просят у старейшин дать им дом для собраний и непременно его получают. Держась друг за друга под внимательным взором глашатая, дети поднимаются вереницей по крутым обледенелым тропкам родного аула мимо огороженных полей и каменных домов, похожих на средневековые укрепления. Женщины встречают их на пути и дарят конфеты. Но вот и годекан. Взрослые мужчины, в папахах и овчинных тулупах с фальшивыми рукавами, степенно расселись на скамейках. Сперва — всеобщая молитва. Затем ребята по очереди подходят к старейшинам и задают один и тот же вопрос: — Читать или так дадите? — Читать, — отвечает аксакал, сжимая в руках мешок с подарками, и дети тонкими голосами декламируют на аварском благопожелания: «Пусть северная сторона горы станет мясом, а снег — творогом и маслом. Пусть младшие растут, а старшие крепнут!» Затем взрослые дают мальчишкам сладости и дом или хотя бы просторную комнату для игр. Ребята разбиваются на пары и обходят с хурджинами село, выпрашивая угощение. Его собирают на общую скатерть, а затем подростки резвятся и пируют до глубокой ночи. — Раньше играли на пандуре, подвесив к пальцам за ниточки марионетку. Ты бренчишь, она танцует! — вздыхает дед Камиль. И произносит, как говорят старики уже тысячи лет: — Не та сейчас молодежь. Вместо пандуров у них приставки да компьютеры… Но в праздничную ночь прошлое ненадолго возвращается в аул. Даже дети новой эпохи порой отставляют гаджеты в сторонку и дружно ищут по всей комнате спрятанное колечко, как их деды и прадеды… Искал и я. В районе, где большое начальство знает только об утвержденных сверху праздниках, один за другим обнаруживались крохотные, но удивительные обряды. В селении Урух-Сота торжественный костер дети зажигают под утро накануне Уразы, а в селении Цулда — в зимнее солнцестояние, причем те, у кого в этом году родились дети, «проставляются» молодежи конфетами. А прямо под Цулдой, в Утлухе, в тот же вечер молодежь выходит на дорогу и требует с прохожих и проезжих подарки или выкуп. Жадин, не желающих делиться, связывают — в шутку, не всерьез. И этот праздник тоже называется Урхобаем. Множество обычаев тлеют до сих пор в отдаленных селениях, словно угли некогда огромного костра. Горцы переезжают на равнину, и огоньки гаснут один за другим. Ведь культура народа похожа на природу, в которой он возник. При наплевательском отношении она тоже забирает свои подарки.