Живописная революция

Российские музеи собираются широко отмечать 100-летие революции. Но — октябрьской, поэтому большинство мероприятий планируются на вторую половину года. Исключением стал Государственный центральный музей современной истории России, давший «первый залп» к годовщине февральского восстания. Экспозиция реалиста первой половины XX века Ивана Владимирова призвана стать иллюстрацией непростого времени и еще одной попыткой осмысления наследия нашей страны — как исторического, так и художественного. Иван Владимиров — живописец заметный, но, что называется, второго эшелона. Традиционалист, оказавшийся за бортом новаторских течений Серебряного века, он не смог подняться на вершину Олимпа и после революции, воспетой им во множестве работ, — советское время выдвинуло новых кумиров. Хотя стоит отметить: в отличие от многих коллег по цеху Владимиров не был репрессирован и благополучно дожил почти до 80. Его живопись вряд ли поразит современного зрителя эстетически, но сюжеты Владимирова, казавшиеся раньше слишком «каноническими», созвучными официальной пропаганде, в наши дни выглядят неожиданно свежо и побуждают к размышлению. Оказывается, что образ революции у него далеко не столь прямолинеен, и даже нехитрые на первый взгляд бытовые зарисовки открывают широкий простор для интерпретаций. Вот художник изображает рояль, стоящий в хлеву. На нем бренчат босоногие крестьянские ребятишки, из-за угла выглядывает колоритная хрюшка. Откуда этот музыкальный инструмент? Экспроприировали у барина? Или, наоборот, спасли от гибели после бегства владельцев? — Кто знает, может, кто-то из этих крестьянских детей потом станет музыкантом, — размышляет куратор выставки Тамара Казакова. — Владимиров далеко не так однозначен, как это может показаться. Еще один шокирующий образ — матросы и их спутницы в царской ложе театра (картина 1918 года). В зубах, конечно же, папиросы, девушки грызут яблоки. Не те ли это солдаты, которые при октябрьском штурме использовали вазы Зимнего дворца вместо уборных? Парадокс: то, что сейчас может быть воспринято как яркая антиреволюционная пропаганда, в 1918-м прочитывалось совсем иначе — в контексте демократизации искусства и курса на просвещение трудящихся. Почти в каждой работе есть яркое красное пятно: девичья косынка или цветок на столе, рубаха мальчика или колеса трактора... Иван Владимиров «клеймит» им сюжеты даже совершенно нейтральные — «Крым. Семья на отдыхе» (1941), пляжные сцены и картины сельского быта. Можно вспомнить Эйзенштейна, вручную добавившего красный в черно-белые кадры с красным знаменем в «Броненосце «Потемкин». Такое доступное, почти плакатное искусство сегодня оказывается настоящей загадкой и для зрителей, и для историков. Скажем, как понимать специфическое изображение лиц персонажей Владимирова? Запечатлевая победивший пролетариат, художник утрирует грубость черт, создает коллективный образ Шарикова. Но в этом нет булгаковской сатиры — лишь правда жизни. А может, даже любование героями эпохи и поиск новой, первозданной красоты. Правда, в отличие от Филиппа Малявина, чьи розовощекие деревенские бабы становятся отдельными мотивами в симфонии буйного цвета, Владимиров не смещает фокус на колорит и визуальную составляющую. Содержание для него важнее формы.