Театр FUTURoom рассекретил революционного поэта Маяковского
...А на похоронах-то — не обошлось без скандальчика. Давка, толпы, хай, причем, большинство из пришедших проститься Маяковского В.В., понятно, даже не читали. И в школах «что такое хорошо» еще не проходили. «Интригующее посмертное письмо вызвало у обывательщины нездоровое любопытство» (из записки ОГПУ). Погружение в 1930-й — руками, глазами, животами и другими пикантными местами артистов театра FUTURoom — это, своего рода, зов к Владимиру Владимировичу, взвалившего на себя ношу революции, — и как только в воздухе нет-нет да и появляется ее запах, так сами собой из мутотени дней чеканятся слова — «Прокисший воздух плесенью веет. Эй! Россия, нельзя ли чего поновее?». Ох, долго пришлось рассаживать всех желающих в «Боярских палатах» СТД — премилая, но малюсенькая площадка «для инновационных затей» на Страстном. Главный-то — сам Маяковский (а спектакль называется «Маяковский. Совершенно секретно»), актер Сергей Иванюк — переставляет стульчики, трамбуя народ. И приговаривает — «Так душевнее». Он босиком, почти в образе, а через фойе всё прут и прут студенты... слово новое — слово старое: здесь будут читать Маяковского. Ну прямо со смерти и начали, чего мельчить. Благо, все имена на слуху — Поклонская (Нора, предмет обожания и возможный повод к самоубийству В.В.), сам В.В. — разный-разный-разный, каждая фраза которого по десять раз и с десятью интонациями бежит из уст то артисток (Альбина Чайкина, Оксана Вернова, Яна Прыжанкова), то актеров (главный — сочно-брутальный Иванюк, интеллигентный Виктор Ворзонин). — Всем! В том, что умираю, не вините никого и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Но сплетнями Москву разорвало... А вот и Донской крематорий, 942-й день работы. Возраст: 36 лет. Время: 7 часов 35 минут, 17 апреля. Прямо на полу перед зрителем ребята-Маяковские тасуются в причудливые комбинации — язык пластики, иной раз, честнее языка русского. А тем более сплетнического. А тем более ОГПУ-шного, вот, кстати, записка начальника 5-го отдела: — Газетная шумиха о его смерти — ловкая коллизия для дураков. Это же перед лицом заграницы, да-да, перед общественным мнением заграницы надо представить смерть поэта... как поэта-революционера (а в этом уже были сомнения к 1930-му, — Я.С.), погибшего из-за личной драмы... Кто-то в полной тьме берет фонарь: острый луч бьет на грудь артистки-Маяковского — языком груди даются показания Поклонской на допросе: «Диван, выстрел, лежит, — вы чего ж с собой сделали?». Фонарь переходит на чей-то волосатый живот — языком живота говорит народ, потом чья-то колоритная попа. Вся Москва в апреле 1930-го покончила вместе с Маяковским собой, какой смак, какой сюрприз, — а то ведь уже поднадоел, стухшим был на тот момент, критикуемым старыми большевиками (не пролетарий, а «попутчик»), и «Баня» его вся такая неудачная, и на выставку, посвященную 20-летию его творчества никто из власть имущих не пришел, и взор, видите ли, погас. Фи, такой двухметровый, а взор погас. И пошла вполне себе так заметно разматываться ниточка Большого террора, но режиссер Мария Шмаевич (она же — актриса из ЦАТРА), перемолов подробности, сводки и факты вокруг второго по значимости революционного выстрела после Авроры, тормозит. И крутит время обратно — милые маяковские уже катаются по полу, и пошла себе летопись из Кутаисской губернии... мальчик, юноша, муж. А Иванюк — на то он и Иванюк, чтоб Маяковского играть — только мощной челюстью слегка поведет, весь в поту, весь в запале, и ты этот запах Маяковского, весь его внутренний рык — и без слов — как слышишь. То он хорош, то он жалок, но и в жалости легендарен: Улица провалилась, как нос сифилитика. Река — сладострастье, растёкшееся в слюни. Отбросив бельё до последнего листика, Сады похабно развалились в июне. ...И вот так — два часа голых стихов, читаных на разноголосье, читаных не деланно и картинно, а после фитнеса с кучей атлетических упражнений и стоек на руках, читаных через силу, усталость и физическую боль. Яна Прыжанкова — профессиональная степистка — заводит симфонию дробного танца: — Кроха сын к отцу пришел... Маяковский первый раз увидел Есенина — в лаптях и рубахе (Яна — Есенин, улыбается). — И спросила кроха... Тот ему показался каким-то опереточным, бутафорским, отвечал таким голосом, каким заговорило бы ожившее лампадное масло, — танец бежит. — Что такое хорошо?.. Увидел и последний раз с забулдыгами, когда Есенин потерял человеческий облик. — Нет, что такое хорошо? В декабре 1925-го Есенина нашли мертвым. За четыре года до этого умер Блок. Есенина нет, Блока нет, Маяковский один, «попутчик советской власти», увлекшийся футуризмом. — А что такое плохо? (Актриса Альбина Чайкина из МХАТа им. Горького имитирует любые голоса — истеричные, картинные, визглявые, — пора анатомировать и личную жизнь уже). — Что такое плохо? В жеманную позу — как и полагается «музе русского авангарда» — встает Лиля Брик (актриса Оксана Вернова), зал заливает сплетнями — «Маяковский спокойно приходил к в дом Бриков к Лиле, а к Осипу Брику приходила его пассия... как они жили?». Все вместе маяковские исчезают за огромным гулливерским плащом — и цитата из предсмертной записки под занавес: — Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся. Как говорят — «инцидент исперчен». В нарядах гулливера Маяковского можно легко уместить всех артистов, весь зал, а может и еще полста человек с улицы. Которые и придут на следующий спектакль, поглазеть как В.В. не стало, а потом... потом проснуться в своем времени. Ниточка разматывается.
