Новосибирский театр оперы и балета (НОВАТ) представил новую постановку «Пиковой дамы» Петра Чайковского. Опера придется по вкусу любителям острых ощущений — в игру с непредсказуемым исходом втянуты не только герои, но и зрители. И кроме того, что уж совсем неожиданно, великий режиссер-реформатор Всеволод Мейерхольд. Молодой постановщик Вячеслав Стародубцев так и назвал свой спектакль: «Пиковая дама». Игра». Реальные персонажи там только Герман (Михаил Агафонова) и Лиза (Ирина Новикова). Она влюблена, он безумен. Вокруг них — представители карточной колоды всех мастей и достоинств. Они-то и ведут пару героев к трагическому концу. Возглавляют ход событий Томский (Максим Аниськин), Елецкий (Павел Янковский), Сурин (Алексей Лаушкин) и Чекалинский (Юрий Комов). Из всех действующих лиц они самые удачливые. Начав продвижение по опере в статусе валетов, к финалу вырастают до тузов. Мораль? А без морали. Любой игроман вам скажет: в этой сфере деятельности важен не результат, а процесс. Тут впору пожурить режиссера за творческое хулиганство, но не получится. В афишу автор предусмотрительно вынес посвящение Мейерхольду и таким образом предстал продолжателем его дела. В 1935 году классик русской режиссуры поставил «Пиковую даму» в Ленинградском МАЛЕГОТе ( ныне Михайловский театр), вернув, по его словам, Чайковскому Пушкина. Стародубцев далеко ушел и от Пушкина, и от Чайковского, да и от подробно описанной театроведческих трудах постановки 82-летней давности. Хотя в отдельные моменты не преминул вступить с ней в творческую перекличку. Вот она-то, пожалуй, самое интересное в новосибирской «Пиковой даме». Обычный зритель ее не заметит, но знатоки оперного жанра наверняка оценят эти исторические экскурсы. Один из них — в область биомеханики — для огромного зала НОВАТа не просто любопытен, но и необходим. Тщательность выделки психологического театра здесь неактуальна — за десятым рядом партера ее просто не видно и не слышно. А потому предпочтителен крупный штрих, в случае со сценическим решением — максимальная выразительность пластического рисунка. Мейерхольд посвятил этому целую теорию, и желание молодого режиссера работать с ее последователями — певцами-универсалами, идеально управляющими своим телом, — понятно. Другое дело, что сложная наука биомеханики парой месяцев репетиций не дается и в консерваториях ей не учат. Вот и приходится ни в чем не повинным артистам заменять свободу развязностью, а игру — кривляньем. То, что Елецкий, объясняясь Лизе в любви («Я вас люблю, люблю безмерно»), выкручивает девушке руки — полбеды: игра такая. Проблема в том, что не чувствуется грани между вульгарностью и ее изображением... В других составляющих спектакля диалог с классиком более успешен. Мейерхольд, к примеру, оперирует двумя сходящимися под прямым углом стенами — они ограничивают физическую и духовную свободу персонажей. В Новосибирске эти стены превращаются в огромные панели, на которых демонстрируются разнообразные видеопроекции — от театра теней и падающего снега до абстрактных цветовых пятен и вполне реалистического портрета Александры Струйской кисти Федора Рокотова. Красавица осьмнадцатого века появилась здесь неспроста. Мейерхольд настаивал на обилии портретов в спальне Графини, вот и послан ему привет: портрет один, зато громадный. На его фоне моложавая графиня (Ольга Обухова) вспоминает о былом и предается любовным утехам с безмолвным и не предусмотренным либретто кавалером. Кстати, о либретто. Мейерхольд считал сочинение Модеста Чайковского, брата композитора, крайне неудачным и поручил литератору Валентину Стеничу его переписать. Стародубцев на такое не решился, но по-своему согласился с предшественником. На табло, куда для удобства публики, выводятся титры, текста Модеста Ильича нет, только ремарки к действию авторства Петра Ильича. Можно, конечно, посочувствовать зрителям, лишенным права прочесть «слова», но, с другой стороны, это хороший повод, не отвлекаясь, вслушаться в музыку. Тем более что в данной сфере связь времен тоже просматривается. В 1935-м дирижер Самуил Самосуд охладил реформаторский пыл Мейерхольда, прочтя партитуру в лучших классических традициях, чем, к слову, режиссер остался доволен. В наше время в роли Самосуда выступил музыкальный руководитель НОВАТа Дмитрий Юровский. А у зрителей благодаря его работе появилась возможность последовать совету великого хореографа Джорджа Баланчина: «Не нравится то, что происходит на сцене, — закройте глаза и слушайте музыку».
