В пределах совершенства

"Билли Бадд" Бенджамина Бриттена в Большом театре Премьера опера На Новой сцене Большого театра заканчиваются премьерные показы оперы Бенджамина Бриттена "Билли Бадд" в постановке режиссера Дэвида Олдена и дирижера Уильяма Лейси. Совместная продукция Большого театра, Английской национальной оперы и Немецкой оперы в Берлине как мало какая другая постановка последних сезонов выглядит и звучит в Москве не только совершенной, но и по-настоящему родной. Рассказывает ЮЛИЯ БЕДЕРОВА. "Билли Бадд", написанный по мотивам одноименной повести автора "Моби Дика" Германа Мелвилла после Второй мировой войны в 1951 году и рассказывающий о событиях другой войны (действие происходит на английском военном корабле в 1797 году, когда революционная французская Директория закончила войну, однако Великобритания с этим не согласилась),-- один из тех редких оперных шедевров XX века, которым в России, можно сказать, повезло. За последние десять лет "Билли Бадд" выпускается в России уже второй раз. Первым в 2013 году был спектакль Вилли Декера из Венской оперы на сцене Михайловского театра в его недолгие времена репертуарного и режиссерского расцвета. Переехавшая в Санкт-Петербург через 12 лет после венской премьеры постановка была красивой, романтической по духу, психологически точной по тексту, серьезной по музыкальному воплощению (дирижер Михаил Татарников), вызвала большой резонанс самим фактом неожиданного репертуарного выбора, показала несколько составов и скоро вышла из репертуара за невостребованностью у публики. Новый "Бадд" на сцене Большого (временной шаг между европейской премьерой 2012 года и московской версией короче, но измеряется тоже не днями) также имеет все шансы не стать кассовым лидером репертуара. Билеты даже на премьерную серию в кассе без очереди доступны и разнообразны, а в антракте часть публики покидает театр, впрочем, не потому, что спектакль плох -- этой претензии ему просто невозможно было бы предъявить, но из-за непривычной скупости театрального и музыкального языка на блестящие эффекты и внешнюю зрелищность, требующей концентрации и если не опыта, то внимания и терпения. Надо полагать, что, в отличие от коллег, Большой театр сознательно идет на возможные кассовые убытки ради серьезного художественного успеха, репертуарного прорыва и укрепления своей репутации как театра, готового показывать безупречное качество. Именно безупречным спектакль Олдена--Лейси на сцене выглядит и звучит, хотя уже в первом монологе одного из главных героев -- старого капитана Вира (на сцене Большого снова великолепный Джон Дашак, недавний Сергей в "Катерине Измайловой") о том, что в мире не существует прекрасного без изъяна, заминки, Бриттен спорит с самой идеей совершенства. Тем не менее единственный изъян нового "Бадда" разве что его идеальная корректность по отношению к материалу с его человеческим и музыкальным смыслом. Дэвид Олден (брат Кристофера Олдена, автора другой недавней бриттеновской постановки в Москве -- блистательного "Сна в летнюю ночь" в Театре Станиславского и Немировича-Данченко) не из тех, кто переворачивает смысловую реальность текста, взрывает связи, изобретает новый театральный язык. Он крепкий виртуозный мастер, так и строит своего "Бадда" -- железной рукой умелого современного практика, причем буквально из ничего, из масштабных железных конструкций, но ни одна деталь или нить конструктивно простой и при этом насыщенной, утонченной, внутренне сложной музыкальной драмы Бриттена не оказывается брошенной, разбалансированной или неучтенной. На сцене предельно лаконичная конструкция, нижний и верхний миры корабля, бесконечная по высоте темная стена нижних трюмов и палуб и, наоборот, сдавленная по форме ослепительно белая стена каюты капитана. Третий элемент -- черная как смоль внешняя палуба, но самого внешнего мира нет. Черный борт смотрит на нас как будто слепым глазом, словно "Летучий голландец", внутри которого жизнь и смерть. Замкнутая вселенная корабля у Олдена, как у Бриттена, становится не только единственным местом действия, но и единственной реальностью героев оперы. Столкновение с внешним врагом -- преследование и краткий миг неудачного боя с невидимым французским кораблем -- одновременно призрачно и реально как событие общей и частной внутренней жизни героев. Не только тема, но чувство войны, страх, ожидание, желание пропитывают насквозь послевоенную оперу Бриттена вместе с жестким социально-критическим пафосом и пронзительной нежностью бриттеновского гуманизма. К событиям на корабле (любви, одиночеству, героизму, пониманию, ненависти, предательствам и подавлению), разворачивающимся вокруг появления в команде завербованного с торгового судна "Права человека" умницы и красавца добросердечного моряка Уильяма Бадда (у него лишь один изъян -- он заикается, что вкупе с упоминанием о "Правах человека" становится для него фатальным), Олден добавляет всего лишь еще одно измерение, еще одну другую войну. Его персонажи одеты и вылеплены по лекалам эйзенштейновского "Броненосца "Потемкин"". Бушлаты и кожаные плащи, казалось, уже никогда не смогут работать на оперной сцене, столько их было в современной театральной истории. И все-таки здесь они работают безупречно, как будто привычные образы заново родились и оказались в опере, написанной как психологический роман, пассион, предостережение и эпитафия, на своем месте. В духе раннесоветского авангарда Олден ставит не только некоторые мизансцены главных героев, но и пластику массовых сцен, хоров, и это кроме того, что трагически сильно, еще и очень красиво. В премьерной серии Большого театра (спектакли идут через день) занят один состав во главе с актерски и музыкально-экспрессивно точным Дашаком в партии Вира, Гидоном Саксом в партии начальника корабельной полиции Клэггерта (его существование на сцене -- воплощенное абсолютное зло, и если на первом спектакле великолепному голосу самую малость не хватало тембровой выразительности, то к следующему все встало на место) и открытием этого спектакля -- Юрием Самойловым в роли Бадда. Чудесный баритон, замечательный актер с постсоветскими корнями и европейской карьерой (в амстердамском "Китеже" Дмитрия Чернякова, где Дашак был неординарным Гришкой Кутерьмой, Самойлов начинал неузнаваемым с наклеенной бородой) -- самая лучезарная звезда этого спектакля. Его Бадд -- пылкий, нежный, верный, не плакатный и замечательно музыкальный -- просто не может не остаться в истории как выдающийся. Весь вокальный ансамбль спектакля, составленный из российских (Богдан Волков, Олег Цыбулько, Марат Гали, Николай Казанский, Станислав Мостовой) и европейских певцов (Джонатан Саммерс, Даррен Джефри, Роберт Ллойд), выстроен и звучит с идеальной выразительностью, балансом, стилистическим мастерством и качеством звуковедения. Уильям Лейси за пультом оркестра делает в этом спектакле главное -- музыка Бриттена, рисующая в том числе то, чего на сцене нет или присутствует лишь намеком, воплощающая всю ирреальность и жесткость драмы, все оттенки смысла и чувств, всю глубину и красоту безбрежного моря как реальности и метафоры и всю фатальность отсутствия выбора вместе с уникальной человечностью и бесконечностью любви, одиночества, жизни и смерти, заполняет пространство театра на недолгие три часа. Его трактовка партитуры подчеркнуто корректна, прозаична, но такой сдержанный, размеренный, сначала как будто потактовый вслед режиссуре буквализм рассказа только помогает Бриттену с каждым эпизодом формы становиться все огромнее, тоньше, сложнее и убедительнее. И наконец, еще два главных героя московского спектакля -- хор и оркестр, чьи работы запомнятся как одни из самых безусловных достижений как в деталях (это нюансы хоровой полифонии, динамики, инструментовки, замечательные соло в оркестре, такие как виолончельное соло Петра Кондрашина, которое надолго остается в памяти), так и в общем звучании целого с его виртуозной прозрачностью, конструктивной ясностью, неуклонным движением и масштабом. Музыка -- главный герой этой оперы и этого спектакля. Вместе с оркестром, хором и солистами Лейси во второй уже раз после "Сна в летнюю ночь" делает Бриттена в Москве откровением и событием.