Юрий Бутусов поставил Брехта в Театре имени Пушкина
На спектакле Юрия Бутусова музыка царствует с ее победоносной, роковой силой. Эстетика рок-кабаре подчиняет себе механику восприятия, и кажется, что и актеры, и зрители - заложники этой всесокрушающей энергии - теряют критическую способность суждения, которая была так важна зрелому Брехту. Накачка, драйв, зависание, свинг - танцуем! Танцуем, как танцевал сам Бутусов в финале своей сатириковской "Чайки". Кажется, что уже ставя "Доброго человека из Сезуана" в Театре им. Пушкина, Бутусов был заложником своей любви к раннему Брехту с его летучей, газообразной экспрессивностью и почти наркотической, сновидческой логикой. "Барабаны в ночи", написанные Брехтом в 1918 году в связи с восстанием "Спартака" стремительно и безоглядно, позже им самим были подвержены суровой критике. Но в 18-м году ему было наплевать, является ли его герой, солдат Краглер... мелким буржуа, сбежавшим от революции под юбку к вернувшейся невесте. Ему было важно, что это сам человек корежится в жерновах систем и политических манипуляций, его слезы и кровь льются "в джунглях городов" (так называлась еще одна прекрасная пьеса молодого Брехта), это его убивают в войнах, пока его невеста пытается выйти замуж за другого. На огромной сцене Театра им. Пушкина, оголенной до высокой кирпичной стены, Краглер - летучий, газообразный герой Тимофея Трибунцева - появляется в платье невесты, фиглярствуя и ежеминутно теряя очертания, точно призрак, дибук, терроризирующий живых, не позволяющий освободиться от прошлого. "Никаких трупов в нашей постели!" - истерично взывает новый жених Мурк (Александр Матросов), сам похожий на утопленника с белым лицом. Эстетика кабаре то и дело заваливается в цирковую клоунаду Белые шары фонарей освещают зеркало сцены, создавая праздничный и страшный бал призраков, в котором мать с белой длинной косой (Иван Литвиненко) скорее похожа на смерть, а отец (Алексей Рахманов) с оголенным торсом танцует с дочерью танец безнадежной жизни. Сцену заполняют обрывки ночных кошмаров, рассказы об истлевших в Африке костях солдат, газетчик Бабуш (Вера Воронкова), радостно рассказывающий о восстании, сам Краглер, то ли вернувшийся с полей Первой мировой, то ли истлевший там до черной мумии и пришедший в мир живых смущать их совесть. Не смахивает ли это светящееся шарами кабаре на "Бал повешенных" Артюра Рембо или на не менее знаменитый в истории театра "Умерший класс" Тадеуша Кантора с его куклами-мертвецами, оплакивающими живых? Эстетика кабаре то и дело заваливается в цирковую клоунаду, в которой герой Александра Матросова Мурк разыгрывает страшную пантомиму похорон ребеночка, видимо, так и не родившегося у его невесты. Порой кажется, что спектакль, действие которого происходит сегодня, сейчас, в этот ноябрьский вечер, становится механической пляской смерти. И тем страшней, что эта пляска не холодная, а наполненная невообразимой энергией, самоотдачей и страстью. Сидя в первом ряду, я уже не различала лиц и голосов, подчиняясь нескончаемому сомнамбулическому ритму, а звук барабанов становился все кошмарнее. Барабаны в ночи - память, лишенная смысла, клокот дибуков и призраков, навечно взявших наши тела в свое механическое пользование. Ведь если из прошлого не извлекаются уроки, оно настигает как зомби. Когда ко второму акту смотреть на эту пляску становится почти невыносимо, Бутусов и его соавтор, художник Александр Шишкин, отправляют нас в странное путешествие к Берлинской стене, настоящему наваждению этого театрального года (вспомните спектакль Виктора Рыжакова "Саша, вынеси мусор" в ЦИМе). Перед открытой во всю ширь кирпичной стеной пушкинской сцены падает нежный, белый, как саван, покров экрана, и на нем возникают документальные кадры. На них невинно, точно в комедии, какие-то рабочие, подмигивая друг другу, кладут кирпич на кирпич. Камень на камень, плиту на плиту. Не успевают горожане по обе стороны моргнуть глазом, снять шляпки, вскинуть зонтики, как между ними вырастает огромная стена. Их удивленные поначалу лица покрывают слезы и гримасы отчаяния. Потом окна огромного кирпичного дома закладывают кирпичами, и дом становится слепым. Потом под ним вырастают маленькие кресты и таблички с именами погибших жертв Стены... Когда мы возвращаемся в ночное кабаре, Краглер с его вновь обретенной невестой Анной, страстно и горько сыгранной Александрой Урсуляк, превращается в простого обывателя, зависшего перед экраном телевизора, откуда его, возможно, вновь призовут на новую войну. А барабаны будут звучать все настойчивей и громче, пока в самом финале, уже на поклонах, не превратятся в настоящий дивертисмент, которому до изнеможения, как на рок-концертах, рукоплещет восхищенный зал.
