От имерии провинций к национальному государству. Как Россия проигнорировала белорусов (текст готов) (фото готово)

Спустя неделю после публикации рецензия Саморукова остаётся одним из самых популярных материалов carnegie.ru — сайта Московского центра Карнеги, который публикует материалы о российской и мировой политике. Казалось бы, рецензия на историческое исследование не может столь долго сохранять популярность на таком сайте. Однако мы видим то, что видим — белорусская тематика одна из наиболее интересных для российского читателя. Но почему же? На протяжении всех постсоветских лет российские масс-медиа, вне зависимости от своей политической направленности, характеризовали Белоруссию как единственную страну постсоветского пространства, которая «не предала» Россию после распада СССР. У этого представления было несколько причин. Во-первых, Белоруссия и Россия населены практически идентичным населением, что предотвращает возникновение барьеров между двумя народами. Во-вторых, руководство Белоруссии всегда сохраняло ориентацию на Россию по причинам социального и экономического характера — Россия крупнейший торговый партнёр Белоруссии и, одновременно, главный рынок сбыта белорусской продукции. В-третьих, амбициозный проект создания Союзного государства России и Белоруссии одновременно поддерживал иллюзию некоего славянского единства и внушал надежды на возрождение, в той или иной форме, СССР, то есть внушал надежды на то, что постсоветский бардак когда-нибудь закончится и на смену ему придёт сильное и могущественное государство. В-четвёртых, руководство Белоруссии не предприняло никаких мер по деконструкции культа победы в Великой Отечественной войне, сделав его одной из основ своей легитимности также, как это сделало руководство РФ. Однако со временем интеграция Белоруссии и России практически прекратилась, а любому наблюдателю очевидно, что на протяжении последних двух-трёх лет отношения двух славянских республик испортились. Первые лица Белоруссии, включая президента Лукашенко и главу МИД Макея, всё чаще и чаще заявляют, что Россия намерена «поглотить» и «оккупировать» Белоруссию, превратив её в ещё один федеральный округ. Всё чаще и чаще официальный Минск заявляет о «повороте на Запад», восстанавливая и укрепляя контакты с Брюсселем, Варшавой и Лондоном. В свою очередь, Россия продолжает дотировать, кредитовать и субсидировать слабо эффективную экономику Белоруссии, но, вместе с тем, Москва меняет своё отношение к главному постсоветскому союзнику. Невооружённым взглядом стало заметно, что несмотря на всю риторику о дружбе и союзе, в Белоруссии существует национализм, который с годами лишь крепнет. Возникший как истерическая реакция на крымские события, белорусский национализм прочно укоренился в головах местных элит: дорожные указатели и таблички переводятся на белорусский язык, параллельно с разработкой для него латинской графики. Чётко осознаваемый кризис в отношениях России и Белоруссии, одним из сопутствующих явлений которого является рост белорусского национализма и его легализация властями республики, является топливом неподдельного интереса к тому, чем же является Белоруссия. Ведь уже очевидно, что прежние постсоветские объяснения неадекватно описывают сложившуюся ситуацию. По этой причине понятна популярность рецензии Саморукова. Действительно, Максим Саморуков один из лучших в России специалистов по Восточной Европе. Его рецензия является именно рецензией — отзывом на книгу шведского исследователя. Стоит отметить, что в данный момент рецензия Саморукова один из немногих способов получить информацию о книге Рудлинга, с кратким пересказом её содержимого, на русском языке. Написанная в 2014 году монография одного из крупнейших в мире специалистов по белорусскому национализму до сих пор не переведена на русский язык, вопреки востребованности и популярности тематики. Это, в принципе, одна из проблем современной России: огромное количество исследований, посвящённых Российской Империи, СССР и постсоветскому пространству практически не переводится на русский язык, а если и переводится, то медленно, неторопливо и микроскопическими тиражами, которые остаются незамеченными потенциальными читателями. Например, книга выдающегося специалиста по истории России Джеффри Хоскинга «Правители и жертвы: русские в Советском Союзе» была переведена в 2012 году и издана тиражом в 1500 экземпляров издательством «Новое литературное обозрение», при том, что оригинал был опубликован в 2006 году. И это книга, которая является одной из лучших в своей области, рассказывая о русских в СССР, как о дискриминированном старшем брате. Конечно, можно сказать, что количество экземпляров в тираже обусловлено потенциальным спросом. Хотя, будет странным предположить, что из 150 миллионов жителей РФ, лишь 1500 заинтересованы в знакомстве со своей историей, пусть даже и с позиции извне страны. При этом известный отечественный филолог Алексей Любжин предрекает крах художественной литературы и рост популярности литературы научной. К сожалению, научная литература в России издаётся по тем паттернам, которые игнорируют мнения маститых филологов. Это небольшое отступление про особенности интеллектуального книгоиздания в России помогает чуть лучше понять как причины популярности, так и ценность рецензии Максима Саморукова, ставшей предметом оживлённой дискуссии. В своей рецензии Саморуков выделяет три ключевые особенности белорусского национализма: отсутствие антисемитизма в нарративе белорусских националистов, активная помощь белорусскому национализму со стороны германских военных в годы Первой Мировой войны, игнорирование проблемы идентичности белорусского населения властями Российской Империи. Тезис про отсутствие антисемитизма кажется понятным и объяснимым. В начале ХХ века для белорусских националистов главным объектом заботы было белорусское крестьянство, врагами которого считались преимущественно польские помещики и русские чиновники. Евреи, населявшие города, но не сёла дореволюционной Белоруссии, выпадали из этой оптики крестьянского национализма. В годы Великой Отечественной войны белорусские националисты приняли активное участие в уничтожении еврейского населения, — бургомистр Борисова Станислав Станкевич принял активное участие в организации уничтожения Борисовского гетто. Он лично руководил переписью населения, с целью выявления евреев, организовывал полицейскую службу, а накануне уничтожения гетто организовал банкет, на котором вдохновлял полицейских на очистку города от евреев. И это один из примеров. Но, как уже было сказано выше, для современной Белоруссии победа в Великой Отечественной войне и потеря четверти населения в военные годы, является краеугольным камнем государственной легитимности. По этой причине антисемитизм белорусских националистов тех лет и их соучастие в холокосте остаётся темой умолчания для многих белорусских националистов, которые не заинтересованы в дискредитации своего движения подобными фактами. Однако, нельзя исключать, что после Лукашенко новое поколение белорусских националистов начнёт возвеличивать коллаборационистов военных лет, подобно тому, как это делают их украинские коллеги. В данный момент, такая тенденция характерна лишь для наиболее маргинальных представителей белорусского национализма. Одним из отцов белорусского национализма Максим Саморуков называет немецкого генерала Эриха Людендорфа, чьими трудами на оккупированных белорусских территориях стали возникать школы с преподаванием на белорусском языке, что помогало создавать и укреплять данную национальную идентичность. Помощь белорусским националистам со стороны оккупационных войск Второго Рейха в 1917-1918 годах тоже объяснима. Ещё до начала Первой Мировой войны в Германии была распространена идея создания Миттельевропы — политико-экономического союза государств Восточной и Центральной Европы, которые были бы намертво завязаны на Берлин. Создание белорусской нации вполне укладывалось в логику создания Миттельевропы. Как заметил Саморуков, в своём немецком издании белорусский национализм носил явно выраженный антипольский характер, который превалировал над антирусским. Это было вызвано необходимостью максимально ослабить польский национализм в рамках немецкой Миттельевропы. С одной стороны, польская идентичность должна была уничтожаться берлинской политикой германизации, а, с другой стороны, её должны были по кускам съедать белорусский, литовский и украинский национализмы, которые создавались и активно поддерживались Берлином и Веной. Насколько были оправданы такие планы и намерения? Как показали события 1917-1918 года, Германия должна была либо выиграть войну, либо прекратить своё существование. Такие настроения были совершенно оправданы и разделяли их не только в Берлине. Министр иностранных дел Австро-Венгрии Оттокар Чернин в своих мемуарах писал, что уже к 1916 году дунайская монархия была готова выйти из войны. От этого шага её останавливало осознание того факта, что сепаратный мир с Антантой привёл бы к краху власть габсбургской династии. Поэтому, осознавая все риски дальнейшей борьбы, Вена продолжала воевать. По этой же причине, осознавая, что поражение влечёт гибель государства, германские военные в условиях мировой войны пытались реализовать все свои геополитические проекты. Даже в 1918 году германская армия была способна на наступательные операции, поэтому Берлин мог тешить себя иллюзорными видами германско-гогенцоллерновской Миттельевропы, создавая для неё белорусскую нацию. Пожалуй, самый интересный тезис, выведенный Саморуковым из книги Рудлинга, сводится к тому, что российские власти проигнорировали проблемы идентичности местного населения. Как написал сам автор рецензии: «Если бы Российская империя в мирное довоенное время открыла там [в Белоруссии — прим. автора] такое же количество школ на русском языке, то дальнейшая история региона, скорее всего, пошла бы совсем по-другому. Но у Петербурга не оказалось ни желания, ни ресурсов, чтобы объяснить безграмотным белорусским крестьянам, кто они такие и к кому должны испытывать политическую лояльность, поэтому во время войны это им объясняли уже совсем другие люди». Так в рецензии комментируется создание белорусскоязычных школ по поручению Людендорфа. Но, собственно говоря, почему царский Санкт-Петербург оказался глух к местному населению? Несмотря на быстрые темпы роста промышленности и экономики страны в России так и не была создана система всеобщего обязательного образования, подобная советской. Огромное количество образовательных учреждений самого разного уровня и специализации обучало молодых подданных империи, но какой-то чёткой иерархизированной структуры среднего образования в Российской Империи не возникло. Земские школы давали начальное общее образование, гимназии готовили к поступлению в университеты, а реальные училища помогали осваивать азы технических специальностей. Как ни странно, но сила дореволюционного русского образования, заключавшаяся в его «цветущей сложности» оказалась слабостью дореволюционного строительства нации: для создания нации требуется именно унифицированная, всеобъемлющая, общедоступная государственная школа. Иными словами, можно сказать, что российское образование до революции было достаточно развито, чтобы готовить множество образованных специалистов для российской экономики, но ему не хватало всеохватности, чтобы стать кузницей нации. Этот недостаток не был заметен и не был фатален ровно до тех пор, пока на территории Белоруссии не появились немецкие оккупационные войска, которые незамедлительно принялись ковать белорусскую нацию, массово создавая школу — в конце концов, не зря же говорится, что франко-прусскую войну выиграл прусский учитель. Конечно, задним числом можно обвинять имперское правительство в непоследовательности образовательно-национальной политики, но не стоит забывать, что это обвинение будет звучать с позиций сегодняшнего дня, когда изучение национализмов сорок с лишним лет является академической дисциплиной. Но почему же русские власти, не имевшие желания создавать массовую систему государственного всеобуча не позволили до революции белорусским активистам создать альтернативу ей, крайне неодобрительно относясь к белорусскому национализму? Достаточно очевидно, что ни одно государство не будет поддерживать сепаратистские политические движения ни словом, ни делом. Тем более, что в XIX-XX веках уже была страна, сумевшая преодолеть мешанину многонациональных провинций, обладавших собственными языками, ради строительства единой нации. А именно — Франция. Когда-то Францию называли «королевством провинций» — в состав монархии Бурбонов входили регионы, населённые самыми разными людьми и говорившими на самых разных диалектах французского языка. Некоторые из этих диалектов, например, окситанский, часто называли самостоятельными языками. Процесс унификации Франции занял невероятно долгое время. Фактически, он начался в годы Великой Французской революции, когда новопровозглашённые власти стали править «от лица нации», попутно активно внедряя в головы жителей Франции представление о том, что все они принадлежат к единой французской нации. Для упрочения этого процесса изменялось административно-территориальное деление Франции, создавалось массовое образование на единственном варианте французского языка, административными методами преследовались и запрещались языки провинций. Стоит заметить, что нелюбовь к региональным языкам настолько вошла в плоть и кровь французского государства, что даже современная Пятая Республика отказывается воплощать в жизнь положения европейской хартии региональных языков, как противоречащие конституции Франции. Вся эта работа по сплачиванию окситанцев, бретонцев, пикардийцев и гасконцев в единую французскую нацию проводилась на протяжении всего XIX века. Многие французские историки считают, что наибольшую роль в этом процессе сыграла Вторая Империя Наполеона III и на этом моменте стоит остановиться чуть подробнее. Широко распространённое мнение гласит, что русские либералы развивались под влиянием английского конституционализма, а русские консерваторы испытали на себе огромное влияние немецкой классической философии. Однако, чтобы испытать на себе влияние какой-то идеи и попытаться воспроизвести её «в домашних условиях» нужны наглядные образцы того, как эта идея реализуема. А ведь до 1870 года никакой Германии не существовало, само слово «Германия» было собирательным названием для трёх с лишним десятков государств, объединённых лишь одним народом и разобщённых во всём. В то же самое время перед глазами русской публики была империя Наполеона III — абсолютистское государство, с собственными колониями, жёсткой национальной политикой. Государство, бывшее одной из великих держав. Данный пример не мог не вдохновлять. Достаточно рассмотреть судьбу идей и творчества видного русского публициста Михаила Никифоровича Каткова, редактора газеты «Московские ведомости» — пожалуй, самой тиражной газеты эпохи Александра II. Идеи Каткова сейчас больше известны исследователям как «бюрократический национализм». Взгляды Каткова заключались в том, что национальность является государственным понятием, выводимым из совокупности факторов (язык, история, этническое происхождение). Некое племя создаёт государство и через это становится государственной, главной нацией, объединяющей вокруг себя другие племена. С точки зрения многих исследователей русского национализма и истории Российской Империи (А. Каппелер, А. Реннер, Я. Кенсо) национализм Каткова можно охарактеризовать как «гражданский» или «политический» в противовес славянофильской этнокофессиональной концепции. Российский исследователь Андрей Тесля пишет, что катковский проект нации исходил из французского понимания нации, как гражданской, культурно-языковой общности. Здесь мы отчётливо видим французский след в идеях Каткова, жившего какое-то время в Бельгии и Франции, но насколько был влиятелен сам Катков? Благодаря критике польского восстания 1863 года и всемерной поддержке действий императорского правительства, Катков стал властителем дум в России 1860-х — 1870-х годов. Его «Московские ведомости» становились всё популярнее и популярнее, а при Александре III он вошёл в близкий круг придворных интеллектуалов, влиявших на царскую политику. К тому же французское влияние на Россию не исчерпывалось одним лишь Катковым. При Александре II начало происходить франко-русское сближение, завершившееся подписанием франко-русского союза в 1891 году. А французские управленческие практики копировались Россией во многих областях. Например, будущий военный министр России Николай Куропаткин, будучи молодым офицером, провёл научную командировку в Алжире, наблюдая за французскими методами превращения североафриканской колонии в заморский департамент республики. После этого он вернулся в Россию и стал офицером штаба Туркестанского военного округа. Династия Романовых при Александре III, по замечанию американского историка Ричарда Уортмана, стала стремительно национализироваться. Если раньше Романовы были монархической династией, опиравшейся на многонациональную и многоконфессиональную космополитичную имперскую аристократию, то теперь Романовы стали обращаться к этническому большинству своей страны. Власть стремительно русифицировалась, а государственнический национализм Каткова как нельзя лучше помогал Романовым и России меняться в соответствии с требованиями времени. При этом нельзя сказать, что методами бюрократического национализма Россия стала пользоваться лишь при Александре III. Ещё при его отце был принят Эмский указ 1876 года, ограничивший использование украинского языка. Раньше того, в 1863 году указ министра внутренних дел Валуева останавливал печать книг и периодики на украинском языке. Царские власти последовательно ограничивали региональные языки, ради единого русского, точно так же, как и французские власти ограничивали бретонский, окситанский и иные языки Франции в пользу французского. Это и объясняет, почему русские власти не поддерживали белорусский национализм. Романовская Россия двигалась по пути превращения из империи провинций в национальное государство. Именно для этого и была создана теория триединого русского народа, которая объясняла и разницу между разными племенами русского народа, и необходимость изучения истории, культуры и языка по единым шаблонам. Франции удалось пройти этот путь до конца. То, что начали делать революционные власти Франции в конце XVIII века, завершили республиканские власти в конце века XIX. Россия прошла примерно половину этого пути, но из-за двух революций 1917 года сбилась с него и погибла. На смену царской политике унификации и нациестроительства пришла национальная политика советской власти, основанная на принципах раздробления России на отдельные национальные субъекты, с целью исправления «многовекового угнетения народов России великорусским шовинизмом». Белорусская и украинская региональные идентичности большого русского народа стали национальными идентичностями суверенных союзных республик. Их региональные языки превратились в государственные языки независимых республик. В то же самое время, Франция (хоть и потерявшая Алжир также, как Россиия — Туркестан) всё ещё унитарная республика, состоящая из департаментов и игнорирующая собственные региональные языки.