После освобождения Курской области вся Россия переживает за ее жителей. 26 апреля было объявлено, что после тяжелых боев Суджанский, Большесолдатский, Беловский и другие районы вернулись под наш контроль. Но мир здесь пока хрупкий: в небе жужжат дроны, на дорогах - военные колонны, а в полях прячутся мины. "Российская газета" проехала по освобожденным территориям, чтобы увидеть, как живет "соловьиный край", где когда-то рассветы встречали трелями.
Жизнь потихоньку возвращается, но война еще витает в воздухе. Над трассой Суджа - Курск, ведущей к украинской границе, криво висит билборд с выцветшей надписью: "Вы - наши герои". Поднимая тучи пыли, на предельной скорости несутся бронетранспортеры. Жизнь в селах теплится: почта работает, пенсии получают старики, оставшиеся в некоторых опустевших деревнях. Летние каникулы стерли границы, ученики беззаботно переходят дорогу, спеша к друзьям в соседнее село. Но война где-то рядом: то ли за тем лесом в приграничье, где стоят войска "северной" группировки, то ли за поворотом, где вчера слышались взрывы, - за последнюю неделю здесь зафиксировали несколько десятков дронов.
За рулем "УАЗика" военный с позывным Исеть, 49-летний тюменец, бывший сотрудник "Газпромнефти", отец трех девочек: Жени, Сони и полуторагодовалой Маши. Его пальцы вцепились в руль так крепко, что суставы побелели, взгляд прикован к дороге. На потрепанной приборке - выцветший шеврон, а сам Исеть похудевший, изможденный, с глубокими морщинами у глаз, ведет машину ровно, будто каждый метр этой трассы прописан в его памяти. Этих дорог он не знал до августа 2024-го, когда ВСУ пришли в приграничье, но теперь кажется, что помнит все повороты.
Сворачиваем по указателю "Волоконск - 2 км" - небольшое село в Большесолдатском районе в 63 километрах юго-западнее Курска, тихое теперь, с тремя уцелевшими улицами.
- Мы здесь стояли, - говорит Исеть, резко тыча пальцем в первый же дом. - Тут был пункт временной дислокации (ПВД) нашего батальона: держали рубеж. ВСУ шли на Курчатов и хотели захватить АЭС, отсюда до периметра атомной станции 15 километров по карте.
Гора мусорных пакетов - выше крыши разбитого дома, будто немой памятник тем месяцам, когда здесь жили военные. Свалку потихоньку вывозят, но ржавые гильзы все еще торчат в придорожной пыли. Машина резко тормозит перед разбитым указателем на Киреевку - село в Суджанском районе, где линия фронта прошла по деревне. "Переодеваемся. Быстро!" - командует водитель, доставая из багажника два бронежилета. Мне достался с нашивкой "Казах", который пахнет порохом и потом, а в боковом кармане торчит нож с потертой рукоятью.
- Да, Казах погиб здесь, вон, до сих пор следы, - мрачно бросает Исеть, показывая на рваные тапки, брошенные впопыхах в липкой грязи, после того, как FPV-дрон влетел в их машину. Голос ровный, но правая рука непроизвольно дергается, будто он снова пытается увернуться от того удара.
Но даже среди этих следов смерти природа продолжает жить - будто напоминая, что война не вечна. Вот куропатка - целые стайки вспархивают из-под колес.
Сворачиваем на Бахтинку, вырисовывая треугольник из деревень: Киреевка, Бахтинка, Зеленый. Здесь гибли люди, и жизнь до сих пор не вернулась в эти дома - только ветер гуляет по пустым огородам.
Дальше картина еще мрачнее. Держимся только асфальта - обочина смертельно опасна. Спускаемся в низину, этот узкий перешеек между деревнями оккупанты минировали в три слоя. Жить здесь? Людям? Пару лет точно никто не рискнет. И в кусты ни ногой, даже по нужде.
И посреди этой смерти - тихий, забытый хутор Зеленый. В покосившемся домике № 17 на улице Молодежной работали наши "птичники" - операторы БПЛА, а теперь только выбитые стекла да обугленные стены помнят их голоса. И трактор "Беларус-82.1" стоит как истукан, к нему никто не подходит: по данным тепловизора, под днищем - фугасный заряд с тротилом.
И все же кое-где пробивается дыхание жизни - одинокое и неприкаянное. Одна живая душа в деревне: коза, выжившая чудом среди этого апокалипсиса, теперь пасется у единственного уцелевшего колодца. Через дорогу - останки коровы, которую зимой разорвало 152-мм снарядом, она теперь превратилась в иссушенную мумию с торчащими ребрами. А ведь еще осенью здесь, у сарая на Колхозной улице, бродила рыжая лошадь Зорька - военные кормили её сухарями из сухпайка. Потом лошадку забрал дед из соседней деревни, а вместе с ней увел и пса - того самого, что три дня выл над развалинами дома, пока не откопали тело его хозяйки.
- Киреевка, Бахтинка, Зеленый, - водитель Исеть щурится, перебирая в памяти названия, пальцы нервно постукивают по рулю. - Вот они, эти точки на карте. Сентябрь, октябрь, ноябрь... нет, погоди: до конца ноября мы тут стояли. Или нет? Черт, все спуталось: село Черкасское Поречное брали в январе, потом сюда, на Русское Поречное... Нас швыряло, как пустые гильзы, - сегодня здесь, завтра там, - голос внезапно обрывается, он переключает передачу резче, чем нужно.
- Гады, минировали даже наши пайки, - сквозь зубы цедит Исеть. - Голодный солдат видит знакомую упаковку, хватает и получает 400 граммов тротила
Возле села Русское Поречное еще стоит подбитый американский "Хаммер". И украинская бронемашина "Казак".
- Вон, видишь, белый треугольник нарисован? Это их система опознавания "свой-чужой". Подойти можем, но... - Исеть хватает меня за плечо. - Стой! Видишь эту красную палку, воткнутую в землю? Вот же, за колесами. Значит, саперы отметили, но еще не обезвредили, здесь правило: где флажок - там мина.
Таких флажков в окрестностях я насчитала еще с десяток, саперы явно не успевали разминировать все, что оставили отступающие. Обочины вокруг усыпаны смертоносными находками. ВСУ минировали дороги, маскируя взрывные устройства даже под упаковки от сухпайков в коробках "Армия России".
- Гады, минировали даже наши пайки, - сквозь зубы цедит Исеть. - Голодный солдат видит знакомую упаковку, хватает... И получает 400 граммов тротила. Вот видишь эту банку из-под сока? Здесь теперь правило простое: если предмет не твой - не поднимай, они закладывали мины под бутылки с водой, даже под трупы людей.
Смотрим под ноги. Русское Поречное незаметно перетекает в Черкасское Поречное - два села Курской области, между ними израненный обрушенный мостик в три пролета, перекинутый через узкую реку. Подвалы здесь хранят въевшийся в стены запах разложения. Сейчас смрад уже не такой, как тогда, в разгар боев, когда каждый день находили по несколько разложившихся трупов, но даже сейчас, спустя два месяца, в некоторых домах стоит тот самый сладковато-гнилостный запах. В одном из подвалов оказался какой-то склад: на земле валяются пустые ящики от гранат, поношенная украинская форма и, конечно, пиксельный камуфляж натовского образца. Ну и пробитый шлем с отличительным синим скотчем ВСУ кишит мухами.
От этих подвалов тянется мертвая зона. Пройдя сквозь это пограничье смерти, выбираемся к выжженным садам. На краю села лежат поваленные обгоревшие яблони. Разворачиваемся - украинская граница совсем рядом.
Возвращаемся по дороге через деревеньки Обоянского и Беловского районов. Здесь, до сел Косиново и Бабино, оккупанты дошли, но не окопались, не закрепились, просто уперлись в мертвую точку и откатились. Сейчас здесь спокойно, будто и не было войны, но эта тишина - натянутая, тревожная.
Впрочем, в некоторых деревнях уже слышен стук молотков и шуршание гравия под колесами. Раскаленное солнце висит над соседней деревней Леоновка. От нее тянется ровный новый асфальт, блестящий под лучами, только что уложенный. Местные возвращаются к домам, где воздух пропитан не только горьковатой полынью, но и едва уловимым запахом свежего бетона - десятки километров дорог в Курской области, разрушенных обстрелами, уже восстановлены.