Почему японец Канэко Даисаку приехал на Донбасс и выбрал позывной Даня

Он прошел Донбасс, штурмовал Авдеевку. В его рюкзаке - российский паспорт, а в груди - осколки, которые он отказался удалять. Почему сын самураев выбрал эту войну и как фильм "Брат-2" связан с его позывным?

В Курской области сирень уже отцветает - ее соцветия так похожи на сакуру, будто кусочек японского сада из парка Синдзюку занесло сюда случайным ветром. Бойцы привычно говорят: "Да, самурай. Единственный в батальоне. И, наверное, во всех наших частях".

Мы пробираемся к нему по позициям 3-й роты спецназа "Ахмат" в тяжелых бронежилетах, которые, как заверяют, держат осколки. Неподалеку глухо рвутся снаряды, но сейчас мне важнее он: парень с далеких островов, сидящий в донбасской траншее.

Его пальцы молниеносно строчат иероглифы в офлайн-переводчике, выдающем корявые, но понятные фразы. Когда программа вдруг зависает, в ход идут проверенные десять матерных слов - военные шутят, что этого лексикона хватает для 86 процентов фронтовых ситуаций. В сотне метров пощелкивают выстрелы Калашникова. С тыла доносится хриплый рев "Градов". Но японец лишь чуть прикрывает ладонью мутнеющий экран, вглядываясь в строки перевода. И лицо его остается невозмутимым.

Казалось бы, война ожесточает, но суровый облик контрастирует с добрыми глазами. Будто не ему, а кому-то другому достались все тяготы штурмовика. Канэко Даисаку прикуривает, затягивается. На смуглом запястье - татуировка: спецназ "Ахмат" вместе с триколором. В армейском рюкзаке, между сухпайком и бронированной пластиной, главное - российский паспорт и свежий военный билет, еще пахнущий типографской краской. Оба документа он получил здесь же, в спецназе.

Уголки губ опять приподнимаются. Рукой ныряет в карман броника - на свет появляется шеврон: "Курская битва 2.0".

- Вот. Кстати... Вы о Курской битве что-нибудь знаете? - не удерживаюсь от вопроса.

- О, да. Жестокие бои. Танковые... прямо здесь, - он кивает куда-то за спину, будто перед ним сейчас те самые поля. - Слышал историю. Потому... Дарю.

Мы на передовой под деревней Кондратьевка - увидев Канэко из Японии, бойцы оживляются. Кто хлопает его по плечу, кто кивает с одобрением. Потом, уже от других, узнаю детали: командир называет его настоящим воином, крутым, результативным. А еще говорит, что он всегда такой: будто несет с собой этот самый "позитив", даже когда вокруг воет металл и земля содрогается от разрывов. Будто где-то внутри у него - тот самый тихий остров, куда не долетают "Мавики" и "Хаймерсы".

Он перебирает в памяти кадры другой жизни: родную Осаку, остров Хонсю, где все начиналось. Потом - годы в японском спецназе, а после - инструкторская работа в полиции, где каждый день приходилось учить других тому, что когда-то вбивали в него самого. Потом был Таиланд, спецназ полиции, перестрелки в полумраке трущоб, а следом - Юго-Восточная Азия и гражданская война в Мьянме.

Три его брака рухнули из-за этой работы - зато не рухнули его убеждения. Жены не выдерживали его жизни - вечных командировок, месяцев отсутствия, работы в спецназе, о которой нельзя рассказать. Дети тоже остались там, за Тихим океаном. "У них новый папа", - произносит он, переводя взгляд на карту Курской области. Говорит об этом, глядя в пол: большинство разведенных отцов в Японии полностью теряют контакт с детьми после повторного брака матери. Не по злобе, не из-за ссор - просто так принято. Родной отец не имеет права вмешиваться в жизнь, если не живет с ними.

В окопной грязи 49-летнего японца часто принимают за бурята - "азиаты на одно лицо". Но Канэко не обижается, только пожимает плечами: да, разрез глаз одинаковый. А его позывной Даня - это отсылка к "Брату-2", тому самому боевику 2000 года, который он пересматривал 17 раз. Данила Багров - сильный, свой парень - вот и японец взял себе имя героя из фильма. Просто Даня, как в кино. Как и в жизни, которую он сам выбрал.

Где-то за спиной рвется "прилет", но Канэко даже не оборачивается - это уже часть рутины, вроде утреннего кофе. Когда он впервые услышал о событиях на Донбассе, даже тени сомнения не было - он сразу понял, чьи руки разожгли этот огонь. Приехал на Донбасс в ряды интернациональной бригады "Пятнашка", штурмовал Авдеевку.

Почему он здесь? Одна из причин - детские воспоминания, врезавшиеся в сознание навсегда. 9 августа 1945 года, Нагасаки, когда 80 тысяч японцев просто испарились. И Хиросима тремя днями ранее. Ему рассказывала это бабушка, пережившая бомбардировку в 12 лет. Ненависть к американцам, переданная через поколения. Вот почему он в русском окопе, а не среди японских добровольцев ВСУ.

- Каждый год до 30 японцев едут на Украину. Сами, добровольно, - он стучит пальцем у виска. - У них же головы засорились западной пропагандой. Им, когда вернутся, ничего не будет. А меня в Японии посадят в тюрьму. Для них я наемник в чужом военном конфликте.

Уставший штурмовик хлопает японца по плечу, когда тот вворачивает в разговор крепкое словцо: "При женщине нельзя".

"Первое, что он выучил, - русский мат, - извиняясь, говорит командир. - Но со временем узнал и некоторые другие слова. Сначала были простые команды "стреляй", "беги", а теперь может объясниться подробнее".

Но здесь, вблизи от передовой, важнее не идеальная грамматика, а чтобы тебя поняли с полуслова во время штурма. И его - понимают.

Он участвовал в штурмах Русского Поречного, Черкасского Поречного - населенных пунктов в курском приграничье. "Выбили их отсюда", - бросает Даня, отвлекаясь на гул в небе. В полуразрушенной деревне Суджанского района прижался к прицелу СВД, плавно нажал на спуск - и вот уже тяжелая "Баба-Яга" с воем врезается в землю.

- Обычным автоматом труднее сбить. А эти дроны теперь вообще бронированные - бронеплиту снизу прикручивают. - Канэко вспоминает, как его винтовка все-таки достала украинский дрон, когда другие уже махнули рукой. - Пробила. Вот теперь пусть голову ломают, какую еще защиту придумать.

Он перечисляет страны, загибая пальцы: поляки, шведы, грузины из добровольческого корпуса. Он видел их не в сводках, а здесь: трех мертвых наемников в камуфляже американского Multicam, они пытались прорваться к селу, высадились на двух украинских боевых бронемашинах "Козак". Канэко первым выскочил под огнем, двоих застрелил в упор.

Под воротом камуфляжа на грубой коже отчетливо проступают шрамы: под ребрами, за ухом, вдоль хребта. Проводит пальцем по рубцу на животе. На грубой цепочке болтаются три черных, неровных осколка - не сувениры и не талисманы, а куски металла, что когда-то врезались в его плоть.

- Не выковыривал, - говорит он, поправляя цепочку, - врачи достали, а некоторые я попросил оставить.

Между пластинами бронежилета показывается нательный крестик на шее. История Канэко, принявшего при крещении имя Николай, умещается в несколько скупых фактов. Крестился зимой, в полуразрушенном храме где-то на передовой. Пахли свечи, и священник громко пел, перекрикивая гул генератора. Переводчик в телефоне никогда не передаст всего, что стоит за этим выбором, да и сам он вряд ли станет объяснять - только пожмет плечами, поправляя крестик. И снова застегнет бронежилет.

На кухне, пропитанной запахом мяса и лаврового листа, Канэко, сидя в углу, торопливо доедает последний пельмень, а затем аккуратно хлебает густой борщ, который полюбил - как и все здесь. Теперь мечтает жениться на русской девушке. Бойцы с усмешкой переглядываются: "Научим его Пушкина читать". Хотя это вряд ли - язык дается Дане очень тяжело.

Мы вышли на заросшую тропинку между позициями. За спиной осталась тыловая суета, впереди, в семи километрах, - буферная зона. Где-то в прицел видны силуэты - бойцы ВСУ передвигаются у разбитой водонапорной башни, чей остов торчит из-за горизонта, как сломанный зуб. Канэко обходит свежую воронку. Потом говорит негромко:

- Многому учусь у русских. Друзья стали роднее, чем забытая семья в Осаке.

Он отряхивает камуфляж. "Давайте фотографироваться" - и ведет бойцов из роты к кустам сирени у разбитого дома в селе. Выбирает ракурс. В кадр попали только бронежилеты, усыпанный осколками снарядов двор и лиловые цветы на фоне сумерек. Ни развалин, ни войны - только они, сирень и тишина, которой так не хватает на передовой.